Как видите, у меня были весьма туманные представления о происходящем, но в некотором отношении я видел дальше, чем другие, и вот что меня беспокоило: одно дело вести английских солдат против иностранцев, но станут ли они воевать против собственного народа? Большинство рядовых Одиннадцатого, например, вышло из рабочих или мастеровых, и мне сложно было представить, как они смогут поднять оружие на своих собратьев. Я так и сказал, но в ответ услышал только, что дисциплина сделает свое дело. Ладно, говорил я себе, случится это или нет, но оказаться зажатым с одной стороны толпой, а с другой стороны шеренгой «красных курток» — не слишком устраивает старину Флэши.

Когда я прибыл в Пэйсли, там было спокойно, хотя власти с подозрением относились к этому району, считая его рассадником заразы. Тут как раз начались сборы горожан-ополченцев, и меня привлекли к этому делу. Можете представить себе эту картину: офицер элитного кавалерийского полка служит инструктором для иррегулярной пехоты! К счастью, они оказались весьма недурным материалом: многие из старших по возрасту прошли войну на Полуострове,[17]а сержант сражался в составе Сорок второго полка при Ватерлоо. Так что поначалу хлопот у меня было немного.

Меня разместили у одного из крупнейших заводчиков округи, типичного денежного мешка старой закалки, с длинным носом и колючим взглядом, обитавшего в довольно приличном доме в Ренфрью. Он приветствовал меня на свой манер.

— Мы вообще-то не очень высокого мнения о военных, сэр, — заявил он, — и могли вполне без них обойтись. Но с тех пор, как благодаря мягкотелости правительства и этой чертовой Реформе мы оказались в такой жуткой переделке, нам приходится терпеть среди нас солдат. Кошмар! Вы видели погром, который они учинили на моей фабрике, сэр? Моя б воля, половину из них тотчас отправили бы в Австралию! А другую половину — под замок, пусть посидят на хлебе и воде недельку-другую — небось отучатся завывать.

— Вам нечего боятся, сэр, — заверил я его. — Мы защитим вас.

— Бояться? — вскинулся он. — Я не боюсь, сэр. Никогда Джон Моррисон не будет трепетать перед своими рабочими, позвольте вам заявить. А что до защиты — посмотрим.

Он поглядел на меня и презрительно хмыкнул.

Мне предстояло жить с его семьей, да и как могло быть иначе, учитывая обстоятельства, которые меня сюда привели. Мы вышли из кабинета и, пройдя через мрачный холл, вошли в гостиную. Весь дом был темным и холодным, в нем так и пахло правильностью и долгом, но, едва перешагнув порог гостиной, я позабыл обо всем, что меня окружало.

— Мистер Флэшмен, — произнес хозяин. — Это миссис Моррисон и четыре мои дочери. — И он представил их, произнося имена словно скороговорку, — Агнес, Мэри, Элспет и Гризель.

Я щелкнул каблуками и отвесил элегантный поклон. На мне был мундир. А расшитый золотом синий доломан и вишневые панталоны Одиннадцатого гусарского были уже знамениты и прекрасно смотрелись на мне. В ответ кивнули четыре головы и один подбородок — это миссис Моррисон, высокая тетка с клювовидным носом, делавшим ее похожей на уже начавшую терять перья хищную птицу. Я бегло исследовал дочек: Агнес, пышная и довольно симпатичная, — подойдет. Мэри, пышная и без фигуры — отпадает. Гризель, тощая, робкая и еще почти ребенок — нет. А вот Элспет оказалась совсем не похожа на других. Красивая, светловолосая, с голубыми глазами и розовыми щечками, она одна из всех одарила меня открытой улыбкой, улыбкой, которой наделены только истинные тупицы. Я тут же сделал в уме зарубку и переключил все внимание на миссис Моррисон.

Это была нелегкая работа, должен вам признаться, поскольку у нее были замашки тирана, и она смотрела на меня как на любого, кто имел несчастье быть солдатом, англичанином, да еще и человеком моложе пятидесяти лет — то есть как на легкомысленное, безбожное, бесполезное существо. Ее муж, похоже, разделял эти ее убеждения, а дочери не проронили ни слова за целый вечер. Я бы с удовольствием послал всех их к черту (за исключением Элспет), но взамен того вынужден был выказывать обходительность, скромность, даже кротость — в отношении пожилой леди, — и когда мы отправились к ужину — великолепно сервированному — та даже расщедрилась на пару кислых улыбок.

Что ж, подумал я, это уже кое-что, и поднялся еще выше в ее глазах, громко сказав «аминь» после того, как Моррисон закончил читать молитву перед вкушением пищи. Решив ковать железо, пока горячо, я тут же поинтересовался (а дело было в субботу), во сколько часов состоится воскресное богослужение. После этого Моррисон зашел так далеко, что даже сказал мне пару любезных слов, но все равно я почувствовал облегчение, удалившись в свою комнату, хоть ту можно было сравнить скорее со склепом, чем с жилым помещением.

Вас, возможно, удивляет, почему я терпел такие мучения, стараясь угодить этим пуританским остолопам? Ответ кроется в том, что я всегда стараюсь создать о себе наилучшее впечатление у людей, которые могут быть мне полезны. А поскольку я положил глаз на мисс Элспет, без благорасположения ее матери у меня не было никаких шансов.

Так что я возносил вместе с семьей молитвы, сопровождал их в церковь, слушал пение мисс Агнес по вечерам, помогал мисс Гризель с уроками, старался поддерживать беседу с миссис Моррисон — оная сводилась к сплетням и злопыхательству по отношению к ее знакомым из Пэйсли, — был посвящен мисс Мэри в таинства разведения садовых цветов и терпел брюзжание старого мистера Моррисона по поводу состояния дел в торговле и некомпетентности правительства. Среди этих «бурных» радостей солдатской жизни мне иногда удавалось перекинуться словечком с мисс Элспет, и я обнаружил, что ее умственные способности не поддаются никакому описанию. Но она была так желанна, и при всей набожности и страхе перед адским пламенем, с детства вколачиваемых в нее, в улыбке и очертаниях нижней губы мисс Элспет мне почудились какие-то проблески игривости, и уже через неделю я был уверен, что она влюблена в меня по уши. И неудивительно: такие головокружительные и статные молодые офицеры — большая редкость в Пэйсли, а кроме того, я был само очарование.

Как бы то ни было, «присесть — не значит прыгнуть», как говорят в кавалерии, а моя проблема заключалась в том, чтобы встретиться с мисс Элспет в подходящее время в подходящем месте. Весь день я проводил в напряженных занятиях с ополченцами, а вечером родители сидели над ней, как приклеенные. Хуже всего, думал я, что они, похоже, уже достаточно доверяли мне к тому времени, и от этого мое нетерпение только усиливалось, а желание становилось почти неудержимым. Случай распорядился так, что ее отец самолично помог привести дело к благополучному разрешению, — и изменил тем самым всю мою жизнь, да и ее тоже. И все это потому, что Джон Моррисон, похвалявшийся своим бесстрашием, сделался вдруг кротким, как ягненок.

Это произошло в понедельник, девять дней спустя после моего прибытия. На одной из фабрик началась свара: молодому рабочему оторвало станком руку, его товарищи подняли большой шум, митингующие выплеснулись через фабричные ворота на улицы города. Этим бы все и закончилось, если бы какой-то придурок из муниципалитета не потерял голову и не затребовал вызвать войска «для подавления очага бунта». Я отправил присланного им гонца восвояси: во-первых, потому что не видел опасности от митингующих — хоть там было в избытке потрясаний кулаком и обещаний оторвать головы; во-вторых, потому что не в моем обычае наживать самому себе головную боль.