На другой стороне двора жилище владельца замка, где должны ютиться мы с моим господином – в наполовину каменном, наполовину кирпичном здании с залом внизу и жилыми комнатами наверху и, слава богу, по крайней мере, пристойным камином, куда сразу можно положить целое дерево. Больше ничего нет. Все постройки в ужасном состоянии, внешняя каменная стена готова рухнуть в канаву, с крыш падает черепица, во всех дымовых трубах вороньи гнезда. Если королева поднимется на башню, что стоит рядом с ее покоями, то сможет осмотреть окрестности, плоские, как круг сыра. На юге есть густые леса, где водится дичь, но к северу все уныло и плоско. В общем, будь тут красиво, я бы уговорила моего господина перестроить замок в хороший дом для нас. Но мой муж особого интереса к нему не проявляет, а у меня его нет и вовсе.

Что ж, теперь интерес придется проявить! Мы тащимся вверх по холму, мои добрые кони скользят и месят грязь, возчики погоняют: «Пошел! Пошел!» – чтобы те натянули упряжь и заволокли повозки на холм. Двери замка открыты, мы вваливаемся во двор и застаем там все население – с разинутыми ртами, в грязной одежде, мальчишки-косари босиком, конюхи без шапок, и выглядят все они так, словно их только что освободили с турецкой галеры, а вовсе не как слуги в благородном доме, ожидающие прибытия королевы.

Я спрыгиваю с лошади прежде, чем кто-нибудь додумается подойти и помочь мне.

– Ну что, подлые мошенники, – раздраженно говорю я, – нужно привести здесь все в порядок к концу января! Начинаем сейчас же.

Она – напасть и головная боль, женщина бесконечных капризов и прихотей, ночной кошмар, сплошное беспокойство и великая, великая королева. В этом ей не откажешь. Каждый ее жест каждый день, даже когда с ней особенно трудно, даже когда она особенно злонамеренна, выдает в ней великую, великую королеву. Я никогда прежде не встречал такую женщину. Я даже никогда прежде не видел такую королеву. Она – удивительное создание: своенравная, переменчивая, вся – ветер и страсть, из всех смертных созданий, что я видел, только она подлинно божественна. Все короли и королевы стоят к Господу ближе, чем простые мужчины и женщины; но она, на моей памяти, первое живое тому доказательство. Она подлинно осенена Господом. Она подобна ангелу.

Она мне не нравится. Она легкомысленна, вздорна и противоречива. То она умоляет меня позволить ей скакать по полям галопом, чтобы сбежать от скучного продвижения по грязной дороге (мне приходится отказать), то слишком больна и устала, чтобы ехать дальше. Она не выносит холода, не может стерпеть ледяной ветер. У нее хрупкое здоровье, бок у нее все время болит. Думаю, она хрупка, как обычная слабая женщина. Но если так, откуда она взяла отвагу и силы, чтобы спуститься по веревке со стены замка Болтон? Или скакать трое суток после сокрушительного поражения под Лэнгсайдом, в Шотландии, до Уайтхейвена, в Англии, трое суток питаясь одной овсянкой, обкорнав волосы, чтобы сойти за мальчишку? Скакала изо всех сил, спала на жестком, и спутниками ее были грубые солдаты. Какие силы, недоступные простым смертным, она может призывать? Должно быть, сам Господь дает ей эту несокрушимую мощь, а ее женская природа подрывает эту мощь в силу естественной хрупкости.

Должен признаться, она не внушает мне ни любви, ни глубокой преданности. Я никогда не принес бы ей обета – какой принес своей королеве. Эта же словно ртуть: сплошной огонь и свет. Королева, желающая удержать свои земли, должна тверже стоять на земле. Королева, надеющаяся побороть ненависть, которую по природе своей питают мужчины к тем женщинам, что преступили божии установления и стали править, должна быть тверда как скала, должна быть земным созданием. Моя королева пустила во власть глубокие корни. Она Тюдор со всеми их смертными желаниями и земной алчностью. Моя королева Елизавета – весьма устойчивое создание, она земная, как мужчина. Но эта королева соткана из воздуха и ангелов. Королева из огня и дыма.

На нашем пути (который, кажется, будет длиться вечно) ее то и дело приветствуют люди: являются, чтобы ей помахать, выкрикивают ей благословения; все это удлиняет тяжелую дорогу в десять раз. Меня поражает, что среди зимы им захотелось оставить свои очаги и целый день ждать на перекрестках холодных дорог, когда мимо проедет ее небольшой кортеж. Они ведь наверняка слышали о скандале, в котором она замешана? Каждый пьяница в каждой пивной в королевстве обсосал слухи, как-то просочившиеся наружу из расследования ее поведения; и все же мне приходится повсюду высылать вперед гонцов с приказом не звонить в церковные колокола при въезде этой королевы в деревни, не приносить ей младенцев для благословения, не приводить больных, чтобы она коснулась их и исцелила от королевской хвори, не срезать зеленые ветви и не бросать их на дорогу перед нами, словно мы едем с триумфом – святотатственно, словно она Иисус, въезжающий в Иерусалим.

Но что бы я ни говорил, их это не останавливает. Суеверные бездумные северяне без ума от этой женщины, такой далекой от них, что они могли бы с тем же успехом любить луну. Они чтят ее, словно она больше, чем королева, больше, чем просто женщина, чья репутация уже омрачена сплетнями. Они чтят ее, словно знают ее лучше, чем я – словно знают высшую правду. Словно знают, что она и в самом деле тот ангел, на которого похожа.

Дело в вере, не в мудрости. Люди здесь упрямые, они не согласны с изменениями, которые наша королева Елизавета ввела в их церкви. Я знаю, что они изо всех сил придерживаются старой веры, что им нужен священник за кафедрой и месса, как раньше. Половина из них, должно быть, по-прежнему слушает по воскресеньям мессу за закрытыми дверями, но умнее от этого они не стали. Они предпочитают сохранять свою веру, своего Бога и надежду на то, что Богоматерь присматривает за ними, только бы не подчиняться новым, вечно меняющимся законам нашей страны. Весь Север всегда упорно оставался равнодушен к реформе религии, и теперь, когда эта, другая королева едет по здешним дорогам, люди показывают, каковы они на самом деле: они ей верны, они верны своей вере. Они принадлежат ей, душою и телом, и я не знаю, учитывал ли это Сесил, когда велел мне отвезти ее в Татбери. Не знаю, понимает ли он, как мало веса имеет королева Елизавета и ее вера в этих северных графствах. Возможно, стоило отвезти Марию подальше на юг? Но, может быть, куда бы она ни поехала, ее везде будут страстно обожать? Паписты, видит бог, есть в Англии повсюду, должно быть, полстраны считает, что она – наша настоящая королева, а другая половина полюбит ее, как только увидит.

Королева эта одинаково знаменита своим благочестием и известна своей похотью, она носит на поясе четки и распятие на шее – я иногда вижу, как ее шея краснеет, она заливается краской, как девчонка. Сам папа поминает ее в своих молитвах, пока она проходит смертельные опасности. В худшие минуты, когда нас едва не окружает толпа, тихо бормочущая благословения, я боюсь, что эти люди предпочтут ее на престоле и неизменную церковь всем благам, что принесла им Елизавета.

Потому что эти люди не похожи на мою Бесс – на тех выходцев из среднего сословия, что увидели возможность и схватились за нее, получив выгоду во время перемен; это бедняки, которые ходили со своими болями и страхами в аббатство, которым нравилось, что священник приходит к их смертному одру и на крестины. Им не нравится, что церкви сносят, что святилища стали небезопасны, что изгнали монахинь, ходивших за ними в больницах. Они не знают, где молиться, когда разрушили алтари, не знают, кто поможет им, раз нельзя поставить свечку перед образом святого. Они не понимают, почему святая вода больше не свята, почему высохли чаши. Не знают, где теперь искать убежище, раз аббатства закрыты, не знают, кто их накормит в час нужды, раз разрушены аббатские кухни и огни в очагах угасли. Бесплодные женщины не могут отправиться в паломничество к святым источникам, больные не могут приковылять к святилищу. Они знают, чего их лишили. Без сомнения, у них отняли многое, что делало их счастливее. И они думают, что эта изысканная королева, облаченная в черное, под белым покрывалом, соблазнительная, как молодая послушница, вернет им все это, и толпятся вокруг нее, и говорят ей, что добрые времена вернутся, что она должна дождаться и они ее дождутся, – пока мне не приходится крикнуть страже, чтобы их разогнали.