Я перестал ощущать холод – здесь, на высоте дохрена и больше метров, со мной были только ее ироничные глаза, водка во фляге и ночной Киев.

Не помню, как мы оказались под одним пледом – видимо, я применил допотопный прием с потягиванием и обнял ее. У Насти тогда были холодные ладони и негнущиеся пальцы. А мои руки никогда не мерзнут, как бы холодно ни было – возможно, хорошее кровообращение[12].

– Тебе нравится все это? – с интересом спросила она. – Вся эта общественная работа, конференции, концерты, показушная благотворительность?

– Она не показушная, – отмел я. – Мы действительно помогаем…

– Да я знаю, но почему всегда так публично и широко это рекламируете?

– Давай не будем об этом?

– Давай, – тихо согласилась Настя. – А о чем?

– Например… – я замолчал и приблизился к ее губам.

Она так резко отдернула лицо в сторону, что я и сам отпрянул в шоке: что случилось-то?

– Не нужно этого, – по-прежнему тихим спокойным голосом. – Не надо.

– Хорошо, как скажешь, – согласился я (а какой был выбор?) – Мы не будем.

– Не надо, – повторила Настя. – У нас не будет отношений, Коля. У меня есть молодой человек, я его люблю, и…

Все-таки не обманула она Виноградова! Твою ж мать! А зачем тогда она пошла со мной?

– И вы давно вместе? – я не знал, что еще спросить в той ситуации.

– Достаточно давно, – пояснила она. – С осени.

«Зрители на трибунах рукоплещут эпическому неудачнику Н. М. Логинову, который в Одессе, когда она еще была свободна, провтыкал свой шанс, поскольку предпочел напиться в стельку…»

– Тебе дискомфортно со мной? Может, лучше мне?… – зачем-то поинтересовался я, не выпуская ее рук из своих.

– Нет, что ты. Все хорошо. Правда. Ты замечательный.

Настя улыбнулась и плотнее прижалась ко мне спиной.

…– А мне плевать на того Летчика, подумаешь! – крикнул я, вылезая на пушку. – Говорила мне мама: «иди, Коля, на летчика учись»…

– Ты ж летать боишься, – напомнил Леша.

– Я летать не боюсь. Я падать боюсь!

Мы с Ильей и Лешкой сидели на танке в Парке Славы.

Был конец апреля, и мы отмечали мой двадцать первый День рождения. В такой торжественный день даже Лешку можно раскрутить на выпивку, чем я немедленно воспользовался. Паша и Стежняк со мной День рождения отгулять не смогли: первый снова улетел в теплые края, вторая была не в особенном восторге от компании Ильи и Лешки – да я и не настаивал на ее присутствии.

Апрельская ночь благоухала смешанным ароматом пива, водки, Лешкиного «Парламента», Илюхиного «Винстона» и моего «Собрания», а также моих носков, поскольку я влез на танк без обуви. Мимо нас уже прошел наряд милиции, но по счастливой случайности не тронул – либо не обратили внимания, либо решили дать ребяткам погулять.

Мне было о чем говорить в тот вечер: я был глубоко подавлен тем, что впоследствии патетически нарек «окончательным разрывом бесперспективных попыток завязать крепкие отношения с Настей».

Весь второй семестр мы с ней провели бок о бок, и мне никогда ни с кем не было так хорошо.

Этого ее Летчика действительно звали Влад, как ранее доложил Илья, но мы с ребятами условились не называть его по имени – nomina sunt odiosa[13]. Он постоянно чем-то занят и не имел на Настю много времени. Как вообще можно умудриться отношения построить в таких условиях?! Недавно закончил летную школу и разных дел имел невпроворот – пилоты, ясно, не летают сразу после выпуска, у них там всякие практики и прочая лабуда.

Итак, вывод, к которому я пришел: Настя напоминала мне… моего отца. Разумеется, не внешне: чувство юмора, отношение к людям, какое-то романтическое, дикое понимание справедливости, увлечение и нежная любовь к тварям божьим – от котиков до осликов. Она даже сигарету держала так, как он, и глаза ее улыбались так же.

Зиму мы провели, резвясь, как дети, на катке, опрокидывая друг друга в снег в Протасовом Яру, распивая в маленьких ресторанчиках глинтвейн и поедая жареный камамбер с клюквенным соусом. Наверное, я сошел с ума, но меня вполне устраивало, что наибольшей степенью интимности, которую я мог себе с ней позволить, была возможность пройти за ручку или наклонить голову, чтоб она почесала меня за ухом, как урчащего кота… А когда пришла весна, мы стали проводить больше времени в парках и у Днепра. Однажды Настя даже вытащила нас с Пашей и Стежняк куда-то в Киевскую область на рыбалку с ночевкой. Но рыбу она ловила и тут же отпускала, независимо от размеров и невзирая на наши уговоры и стенания.

В мой День рождения, который выпал в тот год на субботу, мы встретились утром в моем любимом месте – в парке Шевченко. Настя была в легком полупрозрачном платье, радостно улыбалась и принесла для меня подарок – серебряный портсигар с барельефом льва.

– А там внутри есть надпись – «Князю Сумарокову-Юсупову от Государя в День Полтавской победы?» – предположил я. – Это хоть не антиквариат?

– Не знаю, – пожала плечами она, хитро улыбаясь. – Можешь считать антиквариатом.

Это был очень приятный подарок[14].

– Можно – обнимашки? – предположил я.

– Можно, в честь Дня рождения, – согласилась Настя.

…А дальше все было очень хорошо очень плохо – в тот день я запланировал поставить все точки над i, а вышло, что просто убил ситуацию.

Мы прошли до памятника Шевченко, где я остановился, повернулся к ней лицом и взял за плечи.

– Что случилось? – испуганно спросила она.

Гениальный Логинов приступил к процедуре. Я говорил долго, почти две минуты. Воспроизвести все это сейчас сложно, да и нет смысла. Речь свелась к тому, что я ее люблю и это все неправильно. Мы не должны быть друзьями, это противоестественно, мучительно, и я больше этого не выдержу. С каждым новым высокопарным словом – а я этого не замечал, потому что глядел себе под ноги – Настя вздрагивала, ее зрачки расширялись, и руки дрожали все сильнее. Финальный аккорд был просто виртуозен: я сказал, что сейчас уйду, и пусть она переварит и осознает все, что я на нее выгрузил. Я очень ей благодарен и очень жду ее звонка – как только она будет готова…

Повернувшись спиной к Насте и памятнику Шевченко, я зашагал по направлению к бульвару – нужно было немного пройтись и освежиться. Я почувствовал себя освободившимся от груза и понимал, что сделал все правильно.