Кстати, когда ты не работаешь с утра до вечера, то бываешь намного спокойнее. Потрескивает огонь, ты разводишь его с вечера в воскресенье, потому что ненавидишь, когда печь с утра стылая. Я стучу сковородой для блинов по печи и тут же получаю замечание:

— Малыш, по печи никогда ничем не стучат. Надо уважать кухонную утварь.

Мы блины никогда не подкидываем, это для Микки-Мауса[45]. Я учусь переворачивать их с помощью лопатки. Получаются какие-то носовые платки, подгоревшие и мятые.

— Мастерству надо учиться, — говоришь ты. — Давай еще раз сделаем…

Блинов мы наделали вагон и маленькую тележку, потому что будем их есть еще и в понедельник. Я только-только собираюсь съесть блинчик с ежевичным вареньем, которое сварила Мария, как ты произносишь:

— Подожди, сейчас покажу кое-что. — Ты берешь маленькую сковородку, высыпаешь в нее сахарную пудру, она тает, пахнет карамелью, ты снимаешь сковородку с огня и добавляешь туда масло, а потом сливки. Выливаешь все на блин, в который я вгрызаюсь зубами. — Как тебе мой карамельный соус?

На секунду мне кажется, что ничего не изменилось. Что ты по-прежнему счастлив. Я включаю телевизор, картинка появляется не сразу. Говорю тебе, как называется фильм, — «Варлок»[46]. Собираю остатки соуса с тарелки и облизываю палец.

Ты наливаешь себе пива. Садишься рядом со мной, у тебя на верхней губе немного пены.

— Не хочешь попробовать соус? — спрашиваю я.

Ты качаешь головой и делаешь глоток.

3

Бабье лето, его запахи, ветер, аромат листьев платана. На дворе октябрь. Я ненавижу этот осенний запах — он означает, что пора в школу. Еще я ненавижу фиолетовые цветки безвременника, которые растут по берегам реки, куда мы ходим на рыбалку по воскресеньям. Ненавижу монотонность нашей жизни, когда ты говоришь мне «хорошего дня» и чистишь при этом лук. Ненавижу зеленые бархатные брюки, которые мне выбрала Николь, ненавижу затхлый запах мела, когда выхожу к доске. Я смотрю на полустертые буквы и чувствую, как за спиной на меня смотрит весь класс.

— Ну что, Жюльен, будем молчать? — бухнул голос.

Как будто меня ударили по голове. Я покачнулся и чуть не задел доску. Так всегда происходит, когда мадам Дюкро ко мне обращается. Каникулы закончились, и тут такой сюрприз — новая учительница. Какой-то кошмар!

— Ну что, Жюльен? — Она опять смотрит на часы.

Лучше провалиться сквозь землю, чем что-нибудь сказать. Я вытаскиваю тетрадь с рецептами. Пальцы скользят по кожаной обложке.

Учительница задала нам написать какую-нибудь историю и прочитать ее у доски. Наш рыжеволосый отличник рассказал о том, как провел каникулы в Италии, путешествуя на машине с родителями. Он поведал нам о римлянах, о каком-то вулкане, о том, как купался в море. По мне, как если бы он на Луну слетал. Я должен отвечать сразу после него. Он — об Италии, а я — о шоколадном муссе. Я мог бы рассказать о том, как мы проводим воскресенье, о курице, о рыбалке, о сыре в шале. Но тогда бы мне казалось, что нас как будто обокрали. Я открываю тетрадь на заложенной странице, делаю глубокий вдох, чтобы было не слышно, как бурчит в животе, и решаюсь. Импровизирую.

Главное — картинка в голове: мама, облизывающая палец, — на нем остатки шоколада, который ты подогрел в салатнице. Вот мне бы. Она отрицательно качает головой, улыбается и мажет мне губы указательным пальцем. А ты говоришь: «Стоп, а то мусса вообще не останется». Венчик летает — ты взбиваешь белок. Он получается таким плотным, что венчик в нем прямо стоит. Я рассказываю об этом, повторяю твои движения. Описываю густые сливки, которые ты добавляешь. Это твой маленький секрет, посетители всегда спрашивают, как у тебя получается такой густой мусс. Я объясняю, что некоторые люди приходят к тебе в ресторан только ради того, чтобы попробовать картошку и шоколадный мусс. Когда подходит время десерта, Николь ставит салатницу на стол, и каждый берет столько, сколько пожелает. Я повторяю твою любимую фразу: «Кухня — это щедрость». К муссу ты подаешь тонкое миндальное печенье, оно размером с ладонь, и его можно макать в кофе.

Я закрываю тетрадь. Шепчу:

— Всё.

В классе ужасно натоплено, от этого тишина становится еще более тяжелой.

— Давайте, — говорит учительница.

Я чувствую, что мои товарищи смущены.

— Есть захотелось, — раздается несмелый голос.

Мадам Дюкро бросает на ученика яростный взгляд.

— Но это же не рассказ. Это просто рецепт. — И отрубает: — Я задала сочинение, а не рассказ о стряпне!

Я не в состоянии с ней спорить. Я готов заорать, что это и есть сочинение, что я тысячу раз предпочту находиться на кухне, где ты учишь меня готовить, а не слушать ее россказни в классе. Я мог бы объяснить, что каждый твой жест — это целая история, что ручка и лезвие ножа, которым ты работаешь, стали продолжением тебя самого. Рассказать о том, как ты добавляешь в масло немного муки, чтобы «исправить», как ты говоришь, соус, если тот получился слишком жидким; о том, что ты точно знаешь, до какой температуры нагрелась печь, — тебе достаточно лишь к ней прикоснуться; о том, как ты нюхаешь ребрышки и сразу понимаешь, готовы они или нет.

— А где письменное задание?

У меня трясутся руки, когда мадам Дюкро забирает у меня тетрадь. Она открывает страницу с рецептом шоколадного мусса.

— Да ты же ничего не написал! Тут просто рецепт. К тому же почерк не твой. — Она захлопывает тетрадь и бросает на стол. Плотоядно улыбается: — Дневник. — Нервно пишет и бросает: — Отцу дашь, пусть прочитает и распишется!

Я разговариваю сам с тобой, пока возвращаюсь в ресторан. Тороплюсь, останавливаюсь, иду назад. Делаю волшебные пассы: трогаю землю, чтобы убедиться, что мир не рушится. Решаю, что сразу пойду в кухню и все тебе сообщу, покажу тетрадь. Расскажу, как встал на защиту твоего рецепта шоколадного мусса, твоей профессии повара. Я уверен, что ты меня поддержишь. Но мне кажется, что я сейчас сквозь землю провалюсь. Нет, я тебе ничего не скажу, но в дневнике расписаться надо.

Николь провожает меня взглядом, когда я прохожу мимо барной стойки:

— Ты какой-то странный, Жюльен.

Она никогда меня не достает, ждет, пока я сам все расскажу. «Повинную голову меч не сечет», — часто повторяет она. Но не в этот раз. Я нем как рыба. Иду к себе в комнату. Зарываюсь с головой в подушку, хочется просто сдохнуть. Как-то после обеда, когда я особенно скучал по маме,