Он быстро снял маску.

— А что это? — Темные глаза засветились в сумеречном свете дня.

— Сам узнаешь, — мама улыбнулась. — И поймешь. А если это возьмешь в песню, тебе не станет равных ни в каком конкурсе.

— Мама, но что это? — не отступал Иван. — Скажи, это дух? Может, это — дух наших предков?

Мать засмеялась. Голос ее звучал звонко, Рита вздрогнула и почувствовала, как мурашки теперь побежали снизу вверх. Ей тоже хотелось догадаться, о чем предупреждает мать Ивана, подсказать ему. Ей казалось, она чувствует что-то невыразимое. Такое, о чем не могла сказать вслух.

— Ты узнаешь сам, — не поддавалась мать. — Не ошибешься, не пройдешь мимо.

Рита стояла рядом, ей показалось, мать Ивана быстро взглянула на нее…

После поездки к Ивану домой Рита слушала его пение по-другому. Казалось, она лучше понимает, о чем он поет. Она узнавала интонации матери Ивана, ее тихий смех, рокочущий голос отца, звонкие нотки сестры Али… Даже скрип лыж по твердому насту она улавливала в его песне. И «разговоры» собак… Но когда он надел маску своего прадеда, ей стало не по себе. А если Иван уйдет в песню и не вернется? Как же она тогда, без него?

Рита смотрела на Ивана из первого ряда, пытаясь почувствовать себя строгой представительницей Фонда, которая ищет таланты в далеких от больших городов снегах. Она старалась увидеть Ивана Гришкина чужими глазами, услышать чужими ушами.

Ей нравилось то, что она видела, и то, что слышала. Какой он красивый в расшитой лентами малице, в унтах, какой таинственно-недоступный в прадедовой маске. Рите казалось, маска оживает от голоса Ивана. Или особенную живость придают ей глаза, светящиеся в узких прорезях для глаз? Оттуда они смотрели прямо на нее.

Сегодня Рита услышала в его пении нечто новое. Похожие звуки она или не отмечала прежде, или их не было в его песнях. Какой-то особенной нежностью веяло на нее со сцены. Она, как и раньше, слышала два голоса, но один из них стал выше обычного. Таким могла бы петь она, если бы научилась управлять диафрагмой.

Иван закончил, Рита громко захлопала, он поднял руку.

— Нельзя. Комиссия не показывает своих чувств. — Он снял маску, потом малицу, закашлялся. — По-моему, у меня жар.

Рита подскочила к нему, приложила руку ко лбу. Он влажный, но горел. Точно так горела его щека, когда Ритин нос уткнулся в нее на финише. Но тогда она подумала, что Иван волновался за нее, потому пылал даже на ветру.

— У тебя жар не первый день, да? — спросила Рита.

— Не первый, — признался Иван. — Я думал, успею спеть. Плохо, что мой выход не сегодня.

— Думаешь, завтра станет хуже? — Рите показалось, что тревога стиснула тело, как клещами.

Чем напоить Ивана? Чем поила ее мама, когда она болела? Рита не знала, она никогда не спрашивала, просто принимала от нее лекарства. «А что ты умеешь как девочка»? — прозвенел в голове вопрос малышки Али. И снова, как тогда, волнение, потом ответ самой себе: ничего она не умеет. Рита рассердилась на себя.

— Что тебе дает твоя мама, когда ты болеешь? — спросила она у Ивана.

— Какое-то питье, — он пожал плечами.

— Тоже не знаешь, — поморщилась Рита.

— Нет, — Иван закашлялся. — Но если началась простуда, до утра она не пройдет. Даже если я пойду к доктору.

Рита сама знала — ни с таблетками, ни без них до утра Ивана не вылечить. Как знала и то, что Иван должен петь завтра. В четыре часа дня его выход на сцену перед комиссией Фонда.

В комнате оглушающе тихо. Даже Люба сегодня не бормотала во сне, только едва слышно посапывала. Рита лежала в темноте и думала.

На миг она представила себе, что Ивана Гришкина нет и никогда не было в этой школе-интернате. Острая тоска, как укол, пронзила ее. Да она сбежала бы отсюда!

Рита рывком села в постели, прислушалась к себе. Сердце учащенно билось в груди. Значит, ей нравится в Тырнывате только потому, что здесь Иван?

А ему? Он жил здесь до нее. Люба тоже жила здесь до нее…

Рита посмотрела на соседнюю кровать. Она вот так же спала, только вместо Риты рядом с ней смотрела сны другая девчонка. А когда Рита уедет, ее место займет новенькая.

Чтобы развеять печальные мысли, она привстала, открыла тумбочку, достала диктофон. Это совсем новая модель, цифровая, маленькая. Неужели папа на самом деле думает, что она расскажет обо всем, что происходит в ее нынешней жизни?

— Нам всем интересно, — Рита снова услышала его голос, — а Петруше полезно.

— Вы хотите его тоже отправить в интернат? — удивилась Рита.

— Нет, Петрушу ждет кадетский корпус в Питере, — объявил папа.

— Почему? — Рита никак не ожидала, что будущее младшего брата уже определено.

— Мы решили вернуть к жизни многовековую традицию рода Масловых, — объяснил папа.

Мама подхватила:

— Между прочим, мой прадед тоже был царским офицером. Мальчики в нашем роду всегда блестящие офицеры.

— Вот видишь, Рита, Петруше придется отрабатывать сразу за два рода — Масловых и Решетниковых. Фамилия твоего прадеда была Решетников, верно? — он посмотрел на маму.

— Точно так, — по-боевому ответила Светлана Андреевна.

— Ну почему я не родилась мальчиком! — воскликнула Рита. — Кадет — так здорово звучит.

Но сейчас, вспоминая свой громкий вопль, Рита испугалась — нет, здорово то, что она не родилась мальчиком. Зачем? Если на свете есть Иван Гришкин?

На диктофон она до сих пор ничего не записывала, кроме голоса Ивана. Рита надела наушники и укрылась с головой.

Ну вот, теперь он с ней, под одним одеялом с ней, его голос. Она записала его на последней репетиции. Вникая в каждый звук, замечая перемены в интонации, Рита услышала то, о чем говорила мать Ивана.

Слезы хлынули сами собой. Рита не останавливала их. Его мать права, в этой маске он пел иначе. Но дело не в маске, а в ней, без всякого смущения призналась она себе.

Да, да, она уверена. В его песне появилось то, чего не было раньше. Мать Ивана угадала: то, что она называла словом «это», — любовь.

Голос Ивана умолк, Рите стало жарко как на нестерпимом обжигающем солнце. Когда-то родители взяли ее с собой на Черное море, а она обгорела в первый день. Тогда Рита была малышкой, примерно как Петруша, крем от солнца казался слишком липким. Мама намазала ее, а она тайно стерла.

Сейчас она тоже казалась себе липкой. Особенно мысли — не оторвешь.

А если Иван не сможет завтра петь? Ей что, одной ехать в Новосибирск, в спортивную школу? Да зачем она ей без Ивана? Зачем ей грант? Теперь она может признаться, что согласилась бороться за грант только из-за Ивана.