Несмотря на то, что Ишервуд часто флиртовал, ему не нравилось жить у кузена, которого писатель презирал. Меньше чем через год Кристофер посетил Берлин. Хотя Ишервуд провел в столице Германии всего чуть больше недели, поездка в этот город стала одним из поворотных моментов его жизни[125]. Старый приятель писателя Оден, который к тому времени уже несколько месяцев жил в Берлине, познакомил его с новым миром, настолько восхитительным и отличавшимся от чопорной послевоенной Англии, что Ишервуд вернулся в Берлин к Рождеству 1929 г. на неопределенный срок. Им двигало желание найти свое место в мире. Еще на границе Ишервуд предельно честно ответил на вопрос о цели своего визита в Германию: «Я ищу свою родину и хочу убедиться в том, что это она и есть»[126].

Оден вернулся в Англию, и у Ишервуда остался в Берлине единственный знакомый англичанин – страдающий от алкоголизма и ведущий беспорядочный образ жизни археолог Фрэнсис Турвилль-Петре. Фрэнсис лечился от сифилиса в Институте сексуальных наук, который был создан доктором Магнусом Хиршфельдом в 1919 г. и занимался изучением разных видов сексуальной ориентации и проблем сексуального характера. Работа этого института свидетельствует о том, что Берлин действительно стал современным городом. Хиршфельд считал, что гомосексуальность – не болезнь и не преступление, а часть человеческой жизни. Его институт был не только клиникой и исследовательским центром (он имел внушительный архив и библиотеку, насчитывавшую около 30 тысяч томов), но и проводил просветительскую работу среди населения по разным вопросам сексуальности. В институт ежегодно приезжало несколько тысяч посетителей со всей Европы. Многие отправлялись сюда на лечение специфических заболеваний, другие просто хотели разобраться со своей собственной сексуальностью. Некоторые, вне всякого сомнения, приезжали исключительно для того, чтобы осмотреть музей, который Оден называл «порнографией для науки и усладой евнуха»[127].

«Там были плетки, цепи и орудия пыток, созданные для тех, кто получает удовольствие от боли, замысловато украшенные сапоги на высоком каблуке для фетишистов, кружевное женское белье, которое носили под мундирами суровые прусские офицеры. Там были нижние половинки штанин, которые держались на резинках, закрывая ноги от колен до лодыжки. В пальто, ботинках и таких «брюках» можно было ходить по улицам, словно ты совершенно нормально одет, и быстро распахивать плащ, чтобы продемонстрировать себя подходящему зрителю»[128].

Такие экспонаты контрастировали с прекрасной мебелью особняка, который ранее принадлежал близкому другу Брамса скрипачу Йозефу Иоахиму. Фрэнсис Турвилль-Петре снимал комнаты поблизости от института, расположенного в северо-западной части Тиргартена. Ишервуд также поселился в этом доме в темной комнатке с окнами, выходившими на внутренний дворик.

Каждый вечер двое молодых людей направлялись в бары. Позже Ишервуд писал, что они походили на торговцев, «(…) которые вошли в джунгли. Туземцы в этих джунглях окружали их. Они были любопытными, недоверчивыми, хитрыми, и их отношение могло легко и непредсказуемо становиться то дружеским, то враждебным. У двух торговцев было то, в чем нуждались туземцы, а именно – деньги. И они обсуждали, что местные жители должны будут сделать и сколько за это получат. Туземцам нравилось торговаться ради торговли, и Фрэнсис это прекрасно понимал. Он никогда не торопился»[129].

Бары наподобие «Уютного уголка» или «Вестенса» (в котором Руперт Брук написал стихотворение «Гранчестер») были совсем не похожи на гламурные заведения, изображенные в кинокартине 1972 г. «Кабаре». «Невозможно представить себе ничего более декадентского, чем «Уютный уголок», – писал Ишервуд. – Там все было просто, по-домашнему и неприхотливо»[130].

Берлин предлагал иностранцам (в особенности англосаксам) сексуальные и интеллектуальные приключения, недоступные у них на родине. Здесь Сэквилл-Уэст встретил Рождество 1927 г. в компании Гарольда Никольсона[131]. Англичанин рассказывал другу о «странной и дикой ночной жизни» и признавался в том, что предпочел бы более «незаметное и скромное» существование. Сэквилл-Уэст объяснил, что «мальчики» собираются вокруг «огромной и строгой готической церкви, построенной в 1890-е гг., когда этот район напоминал лондонскую дорогу «Кромвель». Сегодня этот квартал, окруженный световыми вывесками и различными злачными заведениями, выглядит потерянным и унылым, словно человек, который попал на вечеринку и старается делать вид, что его ничего не шокирует».

О своей берлинской жизни Сэквилл-Уэст поведал также писателю и эссеисту Эдварду Моргану Форстеру. Эдди рассказывал, как его тащили из одного гей-бара в другой: «Никто не скрывается, все ведут себя открыто… Кого там только не встретишь… Огромные мужчины с грудями, как у женщин, а лицом похожие на леди Оттолайн [Моррелл], разодетые в костюмы испанских танцовщиц, это уже просто за гранью… Они ходят, словно гигантские вопросительные знаки…» Ту ночь англичанин провел с литовским крестьянином, который был одет в костюм, расшитый перламутровыми пуговицами. Сэквилл-Уэст нисколько не испугался, когда «это прекрасное существо» настояло на том, что возьмет в постель заряженный револьвер. При этом крестьянин добавил, что вообще-то «он сам очень дружелюбный и обаятельный»[132].

Художник Фрэнсис Бэкон тоже непродолжительное время жил в Берлине в 1927 г. Тогда Бэкону было всего семнадцать лет, и в столицу Германии его привез один из друзей отца, чтобы сделать из него мужчину. Вот что художник спустя сорок лет вспоминал о полученном опыте: «Возможно, Берлин был для меня слишком жестоким городом. Я приехал из Ирландии, которая была жестока в военном плане, в Берлине же я ощутил эмоциональное насилие». Наибольшее впечатление на семнадцатилетнего Бэкона произвела не «очень бурная и захватывающая ночная жизнь», а завтраки в отеле «Адлон», которые «подвозили на замечательных тележках, украшенных по четырем углам огромными лебедиными шеями»[133].

Несмотря на сексуальную свободу и расцвет авангарда в Берлине, золотая молодежь считала этот город (да и самих немцев) некрасивым. Очень часто в записках иностранцев встречаются комментарии о непривлекательном внешнем виде «фрицев». Карикатурное изображение немцев с толстой шеей и выпученными глазами казалось многим путешественникам достаточно близким к истине. Вот что писал один из туристов, вернувшийся из Рейнской области: «Немцы едят слишком много мяса и в течение дня пьют огромное количество чая с очень калорийными пирожными. Здоровье нации значительно бы улучшилось, если бы немцы стали есть два раза в день без дополнительных перекусов»[134]. Даже лорд Д’Абернон, который очень положительно относился к немцам, в какой-то момент, потеряв дипломатический такт, спросил на одной вечеринке: «Почему у немцев три двойных подбородка на затылке?»[135] Эмили Поллард, племянница Джона Гарленда Полларда, губернатора американского штата Виргиния, удивлялась: «Они совершенно безразмерные!»[136] Отталкивающий внешний вид немцев раздражал Спенсера, особенно когда ему приходилось передвигаться на поезде: