Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Делаю несколько шагов в сторону, облокотившись на небольшой выступ, любуюсь зелеными сопками, такая красивая, первозданная, ничем не тронутая природа. Закрываю глаза, подставляя лицо сахалинскому солнцу.
А в голове картинка одна ярче другой, память дает сигналы в мозг, тот, посылая импульсы, заставляет тело реагировать. Я словно все еще чувствую горячую и гладкую кожу мужчины, пальцы внутри себя. Я помню, как кончала на них, облизываю губы, ветер тут же сушит их. Мотыльки оживают, хаотично машут крыльями, сердце разгоняет кровь по венам.
Я полна порока, словно Громов пустил под кожу яд своих зеленых глаз, отравляя, подчиняя своим желаниям.
— Такая нежная.
Чувствую на щеках теплое дыхание, легкий поцелуй. Мужские руки забираются под пиджак, стискивая талию, прижимая к крепкому телу. Мне не надо угадывать, кто это, я знаю, поняла за доли секунды.
Шульгин трется щетиной о висок, сжимаю лацканы его пальто. Он пахнет дымом, поздней весной и моим грехом. А ведь я зла, очень зла на него. Но рука не поднимется сейчас дать пощечину.
Целует, я все еще не открываю глаза, нагло сжимая ягодицы, прижимая крепче. Не отвечаю на поцелуй, но открываю глаза, Артём смотрит, а я, прикусив ему губу, бью коленом в пах.
Я точно стала бессмертной, но не люблю, когда мной пользуются.
— Меня нельзя трахать лишь тогда, когда это захочется тебе. И целовать, и лапать вот так нельзя. Я сама решаю, с кем и когда быть.
Саму всю трясет, неизвестно, как он отреагирует на мой выпад.
Удар был несильным, Шульгин простонал, чуть качнулся в сторону, держась за яйца. А я, метнувшись в права, хотела убежать, как трусливый заяц, но была поймана за руку.
— Вот же сучка, смелая, да?
Нет, в его глазах нет огня ярости, только интерес. Он играет, большим пальцем поглаживает запястье, тянет мою руку, накрывая ей свой пах.
— Придется потом пожалеть.
— Да пошел ты.
— Только с тобой, птичка.
— А-ха-ха-ха… Шульгин, ты смотри с ней поаккуратней, я сегодня схлопотал по лицу.
Сделав несколько шагов в сторону, обняв себя руками за плечи, смотрю на этих наглых мужиков. Оба скалятся, зубы ровные, глаза паскудные, в них искрится порок и грех.
Поджимаю губы, хочу уйти, но они стоят стеной, зажав меня между колонной и коваными перилами. Не хватало, чтоб сейчас сюда приперлись Олег с Димой, так сказать, подышать свежим воздухом, осмотреть на продолжение спектакля и как я буду сгорать от стыда.
Порядочная девочка в моем сознании не иначе как олицетворение совести, которой у меня вконец не осталось, качает головой. Говоря о том, что она предупреждала, а я снова раздвинула ноги. Да так, что потом отсосала.
Твою мать.
Надо уходить.
Надо бежать и не видеть их до завтрашнего полета, а там уж как-нибудь продержусь восемь часов.
— Птичка, ты меня сейчас взглядом убьешь, мои яйца точно уже всмятку.
— Мне надо идти, пропустите.
Солнце светит прямо в глаза, прикрываю их ладонью, а они все продолжают стоять около меня, разглядывая, словно думая, нам ее сейчас разложить, здесь, на этом крыльце, или все-таки потом в более уютной обстановке?
— Громов, ты был у нее утром?
— Так, мужчины, дайте пройти, мне еще работать надо.
Делаю попытку обойти их, но они даже не двигаются с места. Громов в одном пиджаке нараспашку, под ним светлая рубашка, щурится зелеными глазами. Шульгин в черном полупальто, тоже расстегнутом, темные джинсы и джемпер.
Видела бы их наша бухгалтерия, вот так, двоих сразу, образ Курапова померк бы окончательно.
— Громов, так был или нет?
— Не твое дело.
— Как она? Хороша?
— Не твое дело.
— Ротик, наверное, сладкий.
— Не твое дело.
— Сладкий, значит, и зубки умеет показывать. Вижу, что умеет, строптивая птичка.
Громов молчит, а меня начинает потряхивать от их беспардонного обсуждения моей скромной персоны, или может оттого, что замерзла, ветер совсем не теплый.
— Вы едете или будете на телку пялиться? Я вам вечером таких пять штук подгоню.
Мужчины не оборачиваются, а мне интересно, что там за поставщик телок? Смотрю за их спины, точно, тот самый Якут, который не любит интеллектуальных высеров и простой как валенок, я запомнила.
— Вас, кстати, зовут, — указываю пальцем на парковку. — А вечером советую не отказываться от телок. Завтра долгий перелет, кроме обеда и легкого ужина я вам ничего больше не дам. Ничего.
— Да, Тём, пойдем, нам еще ночное разгребать, что накосячили сраные специалисты Якута.
Но Тёма и не думает куда-то идти, в один шага оказывается около меня, я шарахаюсь в сторону, как дикая лань.
— Я ведь еще раз по яйцам заеду.
Шульгин тянет за лацканы пиджака, скользит по моей щеке своей, царапая щетиной, а языком по виску. И что у него за манера такая облизывать меня?
— Дерзкая, да? Чем тебя так обидел бывший муж, что ты готова или отдаться, как в последний раз, или заехать по яйцам?
Замираю, отворачиваюсь, не хочу ничего никому объяснять.
Ему не нужен ответ. Это так, вопрос в пустоту. Чтоб задеть меня.
Задел. Теперь может свалить.
— Не твое дело, — отвечаю, почти копируя тон Громова, мне даже смотреть на него не надо. Знаю, улыбается, скотина такая.
Ну все, думаю, пришел пиздец.
Прикусываю щеку изнутри. И что за поганый отель, что нет охраны? Мне кричать начать, что наседают, чтоб хоть кто-то вышел и шуганул их?
Хотя таких хрен шуганешь.
— А вот за это ты мне еще больше нравишься. До вечера.
Не вижу его глаз, щурюсь, лишь чувствуя тонкий аромат парфюма и чего-то сладкого, как дым от кальяна.
Так же резко отстраняется и уходит, легко спускаясь по ступенькам вниз. Громов все еще смотрит. И что, блядь, у них за гляделки такие постоянные?
Вымораживают уже. Показываю средний палец, а эта сука только улыбается и делает движение языком за щекой, имитируя мой утренний минет, при этом поправляя член в брюках.
Скотина какая.
Щуплый Якут задерживает свой взгляд на мне. Приценивается, наверное, будет думать где взять таких телок штук пять к вечеру. Но вот двери внедорожника хлопают, и он лихо выруливает с парковки.
Выпендрежники.
Надо бы зайти в отель, подняться в номер, привести себя в порядок и заняться делом, но снова стою, обняв плечи руками. Не могу понять свою реакцию на этих мужчин. Встреть я их вот в такой солнечный день, ни за что бы не подошла, даже бы на глаза им не стала показываться.