В тот год светила образовали зловещие соединения, а Лабеля в особенности беспокоил восьмой солнечный дом. Звездочет постился, усердно молился, справлялся в священных текстах и рисунках книги «Сефер Йецира»[42], которая изрекает буквенные пророчества, раскрывая божественные замыслы лишь достойным. Наткнувшись на предостережение, он продолжил молиться и смиренно ждать своей участи. С возрастом Лабель располнел, и его коварно выбрали для участия в беге. Когда он сильно отстал, один из всадников проткнул ему ребра копьем, и астролог рухнул под копыта лошадей.

После двухлетнего изгнания в Рим вернулся Рокко Ченчи. Никто не забыл, как еще в семнадцать лет он наводил ужас на всю округу, выламывая двери и появляясь с мечом в руке, или избивал тибрских рыбаков, если они возмущались этими глупыми выходками. Франческо отказался платить за него 5000 скудо штрафа (ему хватало и собственных расходов), и Рокко бросили в тюрьму, отчислив перед этим из университета Падуи. Но это ничему его не научило, «ибо в злонамеренную душу не проникнет ни знание, ни премудрость». Единственным его законом было насилие. Рокко был высоким, очень красивым юношей, из всех Ченчи больше всего похожим на Беатриче, старше нее на год. Свое возвращение он отметил скромной кражей, похитив из отчего дома четыре штуки шелка, различные броши, четыре рубашки, одиннадцать носовых платков, пару подушек и серебряный тазик.

Вечером Пепельной среды Рокко с друзьями, вооруженные мечами и кинжалами, заметили шедшего навстречу Амилькаре Орсини, пажа кардинала Монтальто. Закутанный до самого подбородка в плащ, тот неторопливо двигался по мосту деи Кваттро Капи, даже не думая уступать дорогу.

— Посторонись! - шагнув вперед, сурово крикнул Рокко.

— Это тебе, Ченчи, сыну бастарда, впору посторониться!

— Сам ты бастард, сукин сын!

Оба уже оголили клинки, но, видя, что приспешники Рокко тоже достали оружие, Орсини резко развернулся и пустился наутек. Некоторое время они гнались за ним, пока он не спасся в хитросплетении улочек и двориков. Но все прекрасно знали, что этим дело не кончится.

Десятое марта выдалось слишком жарким, и к вечеру поднявшийся с Тибра сырой туман окутал весь квартал делла Регола.

Добравшись вместе с тремя друзьями до угла церкви Санта-Мария-ин-Монтичелли, Рокко неожиданно столкнулся с Орсини и двумя его людьми в черном.

— Ченчи, ты оскорбил меня. Это можно смыть только кровью.

Не успел Орсини закончить, а Рокко приготовиться к бою, как паж воткнул ему в глаз клинок. Кровь хлынула коралловой веточкой, выгнулась дугой, и Рокко рухнул наземь. Пока слуга быстро откупоривал припасенную бутыль с вином, а другой поддерживал умирающего, третий побежал стучать в дверь кюре. Тот прибыл в мгновение ока.

— Сын мой, призови хотя бы имя Иисусово!

Но Рокко уже окутал смертельный мрак. В сопровождении читавшего молитвы священника слуги отнесли уложенного на доску господина в палаццо Ченчи. Стоя во дворе под колоннадой, Беатриче увидела их, окруженных этим поднявшимся с Тибра сырым и мягким туманом, и, сама ни жива ни мертва, без единого слова провела в высокий покой. Они прошли мимо «Юдифи и Олоферна», оставляя на каждом шагу пурпурные звезды. Насилие порождало насилие в нескончаемой череде отголосков. Четыре года спустя Амилькаре Орсини, командовавший тосканской галерой в восточных морях, высадился с тремя сотнями воинов на острове Хиос, где был злодейски убит местными жителями.

Когда об этом сообщили лежавшему в больнице дону Франческо, он спрыгнул с тюфяка, раскидав постельное белье и опрокинув ночные горшки.

— Это правда? Правда?.. Черт подери, да это нужно отметить!

В тот же день он вернулся домой и заявил, что по случаю столь радостного события намерен кутить, бражничать и дебоширить. В кои-то веки он забыл о своем скопидомстве: не прошло и недели, как он собрал в загородном доме в Филетто гостей.

В перистиле накрыли длинный стол, украшенный гравированными вазами,с охапками нарциссов и фиалок, между которыми стояли тазики из позолоченного серебра с охлаждавшимся вином. Кортезе с его тонким букетом, бледно-желтое, как зимнее солнце, москато из Кастеджо, сухое и свежее, отсвечивавшее зеленью терлано и благоухавшее дикими травами москато из Асти. Вдоль колонн ниспадали большие портьеры из синего полотна (то полностью расправленные, то собранные складками), прикрывавшие террасу от уже знойного солнца, и в просветах между ними взгляд выхватывал фрагменты спроектированного Виньолой[43]сада. Кипарисовая аллея вела к ротонде, где вода из трех расположенных друг над другом бассейнов переливалась в полукруглый резервуар, на конце которого, в искусственном гроте, играл на лютне Орфей. Одна половина сада делилась на квадратные клумбы и склоны, вдоль них стояли большие глиняные урны с лавром и шарообразным самшитом. Другую половину занимал лабиринт, в центре которого высился небольшой круглый храм с пляшущими сатирами на фризах. С обеих сторон лабиринт окружали два потайных садика, где когда-то выращивали лекарственные травы, теперь же они сплошь заросли овсюгом, крапивой и цикутой.

Гостями были старые знакомые: племянник герцога Гонзага, архиепископ Сплитский, кардинал Мантуанский, Толомео Висконти, Лодовико Барберини, Марцио Колонна, герцог Маттеи, кардиналы Монтальто, Корнаро, Манчини, Альдобрандини - еще до начала пира все уже были навеселе, за исключением Пьетро Альдобрандини, ограничившегося чистой водой: его желудок не принимал вина.

Под звуки военных труб внесли первую перемену, состоявшую из протертого рисового супа с телятиной и смазанных желтком голов козлят. За этим последовали шестьдесят цыплят по-каталонски и восемнадцать блюд с фазанами и павлинами, у которых оставили перья на шее и хвосте. Тем временем двое испанских шутов сыпали грубыми шутками, играя на тарелках и стуча в баскский барабан с серебряными бубенцами. Затем подали пиалы с подслащенными сливками и фрукты, после чего пустили по кругу мисочку с благовонной водой для обмывания пальцев, а потом сняли скатерть и поставили на стол марципаны, драже и сахарные конфеты. Вслед за этим обнаженные шлюхи исполнили танец с заколкой и шляпой, изобиловавший похотливыми жестами и непристойной мимикой. Синие шторы трепал бриз, принося садовые запахи и овевая вянущие букеты. Пронзительная, тяжелая музыка заглушала голоса и звон бутылок, в неожиданных паузах бессвязные обрывки фраз отскакивали рикошетом, точно камни. Шлюхи резко вскрикивали, если нечаянно наступали на осколок или если их случайно обрызгивали соусом. Усыпанный крошками стол превратился в усеянный галькой, лужами и обломками песчаный берег после отлива, в заброшенный пляж, где длинными водорослями валялись намокшие перья. Уже пожелтевший свет отделывал светлой каймой силенов и рога изобилия на кубках, подчеркивал вязь на тазиках, очерчивал блюда, проходил золотой нитью по кромке бокалов, внезапно постукивал пальцем по стенкам бутылок, на которых вдруг вспыхивали огненные звезды. Зеленые и синие мухи, словно раздувшиеся от личинок блестящие феи, собирали объедки и затевали потасовки. Когда вино ударяло в голову, гости располагались поудобнее под столом. Пока шлюхи изощрялись в акробатических позах, кардинал Корнаро склонился к соседу: