В холодильнике бекон и сосиски из «Харродса», какой-нибудь еще, может быть, копченый угорь, а буфет набит консервированными крабами и омарами, мидиями, улитками, бобами со свининой и прочим всевозможным трейфес — и никакой тебе гефилте фиш[45]или кошерного салями. Позвонить в магазин Селфриджа[46]ее высочество конечно же забыла!

А как она набирает номер — о, это надо видеть: крутит диск карандашиком, а то не дай бог сломает ноготь; они у ней длиной чуть не по футу каждый. Ладно хоть должны быть помидорчики и салат. С рыбкой, уж какая там ни окажись, пойдет за милую душу.

Но, открыв немаркированную жестянку, миссис Херш над ней остолбенела. Там оказалась клейкая желеобразная субстанция с решительно отвратным запашком.

Наверное, свинина, подумала она и судорожно отпихнула банку от себя подальше.

7

Когда Джейк познакомился с ней на вечеринке у Люка, Нэнси спросила: «Вы писатель?» — почему-то не включив в вопрос напрашивающееся словечко «тоже».

— Зачем? — ответил он, слегка обескураженно. — Я режиссер.

Ну да, с его стороны это было самонадеянно, и еще как, но все же это лучше, чем то, как он с недавних пор повадился представляться: «Я режиссер. Но не такой, какого вы искали. Такого, как я, и искать бесполезно: надо хватать, пока он в городе».

Дело было в 1959-м, сразу после триумфального приема, который пьеса Люка имела в театре «Ройал Корт», тогда как Джейк в те времена, балансируя в полуподвешенном состоянии, ждал возможности поставить свой первый фильм и чудовищно много пил.

Придя на вечеринку к Люку буквально на следующий день по приезде в Лондон, зажатая в галдящей толпе незнакомцев, Нэнси все время чувствовала на себе тяжелый взгляд темноволосого курчавого мужчины, который ко всему прочему еще и сутулился. Плоховато выбритый, в галстуке с приспущенным узлом и выбившейся из мешковатых штанов рубашкой, Джейкоб Херш норовил затесаться в каждую компанию, к какой бы она ни подошла. Оценивал и изучал высоту и полноту ее грудей, изгиб линии попки, приглядывался, не толстовата ли лодыжка — а то, может, еще какой изъян обнаружится? Стоило ей опуститься на диван и, увлекшись беседой с каким-то актером, закинуть ногу на ногу, не без самолюбования демонстрируя, какие длинные у нее ноги, как он, нисколько этим уже и не удивив ее, сразу сел со стаканом в руке на пол напротив и стал с пугающей скоростью подползать. Явно пытаясь при этом разглядеть то место, где кончается чулок. От ярости покраснев, Нэнси на миг подумала, не задрать ли платье, снять трусы да и кинуть их бесстыжему обалдую прямо в его унылую морду. Но вместо этого лишь сдвинула ноги теснее и одернула юбку. Впрочем, нет — вряд ли он просто озабоченный мелкий поганец; скорее парень чувствует ее недостижимость и всячески себя настраивает искать и находить в ней недостатки. Будучи исключительно привлекательной девушкой, к вниманию таких субъектов она уже привыкла, немало натерпевшись от них в университете. Да, вот кого ей Джейк напоминал: какого-нибудь до оскомины нахватанного, невыносимо начитанного зубрилу-третьекурсника, вообразившего себя интеллектуалом. Бывают такие — знаете? — как правило, почему-то еврейские мальчики, напичканные невнятными, жутко пафосными стихами без знаков препинания и заглавных букв; от соседства с нею они дико возбуждаются, но слишком неловки (да и трусоваты), чтобы подойти и заговорить — а ведь чем черт не шутит, вдруг да и получится назначить свидание! Но где им! Вместо этого они садятся в студенческом буфете за соседний с нею столик и начинают агрессивно перед всеми выделываться. Или громко обсуждать ее нарочитую, по их мнению, холодность. А еще бывает, втиснется такое хамло на лекции рядом с ней и давай слепить блеском вопросов к профессору. Любили они и высмеивать ее, особенно перед девчонками, которым с внешностью повезло меньше, просто на нет исходили от жажды мщения за предполагаемую неприступность. Хотя и приступать-то не пытались: кишка тонка, зато слухи о ее тайных сексуальных похождениях распускали такие оскорбительные, что, бывало, у нее слезы на глаза наворачивались. И не важно, что она предпринимала все мыслимые меры, чтобы не провоцировать, не быть слишком заметной: ходила в мешковатых свитерах, чуть не монашеских юбках и туфлях без каблука. Всячески тихарилась, лишь бы не приваживать тех самых парней, заинтересованности которых другие девицы изо всех сил добивались. Она же добилась только того, что все поняли: Нэнси Крофт не наш человек; ну да, вся из себя, да и фигурка тоже, но — холодная и чужая.

Джейк с бокалом в руке хвостиком тащился за нею следом, всегда чуть отступя от ее кружка. Если она осмеливалась что-нибудь сказать про Лондон или отпускала замечание о только что виденном спектакле, он с комментариями не лез, но снисходительно усмехался, будто говоря: вот дурочка! Если помимо воли втягивалась в разговор с занудой, глазами выражал порицание, с брезгливым видом поднимая бровь: что, мол, страдаешь, терпилица! Не можешь, что ли, отшить? Таскаясь за ней из комнаты в комнату, он, видимо, изнемог и дважды в разговор все же вмешался. В первый раз когда мужчина, что-то прошептавший ей на ухо, заставил ее рассмеяться. Он тут же ни с того ни с сего грубо встрял, а когда почувствовал, что тому мужчине это как с гуся вода, стал его язвительно расспрашивать о жене и детях. Во втором случае, когда мужчина рядом с нею был выше него ростом и симпатичнее, ему вдруг показалось, что она как-то слишком уж благосклонно принимает ухаживания, и тогда он просто схватил мужика за рукав и под благовидным предлогом куда-то чуть ли не силком уволок. В общем, Джейкоб Херш с нее глаз не спускал, даже долить в бокал не отлучался, если сокровище, по его мнению, не было в это время в должной безопасности, зато, когда она разговорилась с явным гомосексуалом, счел момент подходящим и, широко ухмыляясь, на нетвердых ногах поплелся прочь.

В конце концов Нэнси не выдержала и сунула ему свой пустой бокал.

— Вы не могли бы раздобыть мне что-нибудь выпить?

— Кто — я?

— Ну да, если вам не трудно.

— ВыизвинитемынезнакомыяДжейкобХерш.

Вот тогда-то она и спросила его: «Вы писатель?», почему-то не включив в вопрос уподобляющее словечко «тоже», а он ответил: «Зачем писатель? Я режиссер!», тем самым предоставив ей возможность улыбнуться.

Он тут же мстительно контратаковал:

— Только не говорите мне, что вы актриса!

— Нет, я не актриса.

Получив назад свой бокал, она повернулась к нему спиной и принялась болтать с кем-то другим, нарочно демонстрируя жаркую вовлеченность. Но тут ощущение того, как он шарит взглядом по ее спине, особенно подолгу задерживаясь на попе, стало совершенно нестерпимым — настолько, что она сперва даже хотела нагло покрутить ею, повилять перед его носом, но не решилась, а, наоборот, собравшись с духом, скользнула в сторону, прижалась спиной к стене и вдобавок как ширмой заслонилась от него собеседником, только бы лишить этого «Джейкобхерша» возможности смотреть на нее так плотоядно. А когда собеседник-ширма оказался занудой (еще один боец на ристалище неуемных рыцарских эго), она внезапно извинилась и пошла надевать пальто.