дружине выступить противу деревлян, но не с большой войной, а для того, чтоб слегка «примучить» запамятовавших про власть Великого князя, привести в чувство. Но противно сущему в сутолоке и давке на мосту через Ирпень Олег вместе со своим конем был вытеснен с деревянных подмостьев и упал в реку. Уж много дней спустя отыскали труп его. Ярополк едва узнал в нем своего брата.

Он плакал, проклинал тот день, когда, поддавшись злому наговорному слову Свенельда, повелел дружине выступить в деревляны, но уже нельзя было ничего поправить. Жестокая весть о гибели Олега пробежала по русским землям, и в малых осельях услышали и затаились в ожидании еще большего несчастья: привыкли к тому, что коль скоро в великокняжьем роду неурядье, то и самому дальнему от сего рода делалось горестями усеченно. А в скором времени уехал из Новогорода князь Владимир, бросив свое место, не то к Ильмень-озеру, не то к Бело-морю, испугавшись, что с ним поступят так же, как с Олегом. Ничего не оставалось киевскому князю, как, погоревав, посадить на его место наипервейшего среди мужей. Он сделал так не по сердечному велению, а по жестокой необходимости: своеволен новогородский люд, и, малую послабку от княжьей власти почуяв, тут же ловчит отшатнуться от нее.

Ярополк еще долго тосковал по погибшему брату и хотел бы установить прежний лад с Владимиром и слал к нему мужей с примирительными словами. Но это ни к чему не привело. Владимир чуждался уговорных слов, отчего чувство вины в Ярополке все усиливалось. Иль вправду повинен он велико, что уж нет ему прощения? Он обращался к Господу, но в этом обращении не находил утешения, светлое молитвенное слово, пройдя через сердце, точно бы утрачивало искони обретавшуюся в нем силу. А это было больно и холодяще.

«Быть худу», — теперь уже твердо говорил Ярополк и не кому-то еще, не себе, но духу своему, чистому и ясному, отринувшему земное, как нечто хотя и бывшее в прежние леты нередко милым и потешливым, услаждающим юную, на свету взраставшую душу, все ж легкое и прозрачное, не способное отметиться и в малом следе. Он обращался к духу своему со словами горькими, гнетущими, но только внешне, на самом деле они быстро утратили предполагаемый в них гнет, обрели другой смысл. Но и теперь, хотя еще и мысленно, подступив к краю жизни и не испытав при этом страха, Ярополк нет-нет да и убегал мыслями к Владимиру, желая проникнуться его думами. Все-то воображалось, что пролегшее между ними, пускай и жестокое, на крови братниной, в конце концов, отринется ими. Иль напоенное ложью не слепнет от света? И Владимир вздохнет с облегчением, осознав его невиновность, и протянет ему руку. Ведь не по злому же умышлению сделался он причиной гибели деревлянского князя.

Ярополк хотел понимания, а не жалости, и что-то подсказывало, что он станет хотя и не сразу понимаем Владимиром. Но подсказка была слабая, и она не принесла успокоения. Все же он не верил ни во что злое, от брата, о чем в последние дни говорили ему приближенные к Киевскому Столу, и находил оправдание Владимиру и винил только себя, точно бы носить в душе эту, пускай и невольную вину было сладостно. В нем зародилось предчувствие скорой своей кончины, а вместе с ним некая жажда небесного мира, словно бы там что-то уже приготовлялось для него.

Ярополк почти не покидал княжьих покоев, подолгу просиживал за тусклыми оконцами, часто не ведая, ночь ли на дворе, макушка ли дня, и, смирившись, уже ничего не ждал от проходящей за теремными стенами жизни. Странным образом многое из того, что было с ним прежде, запамятовалось и уж никак не высвечивалось, точно бы замутнело, отодвинулось. В покоях иногда появлялся Блуд, он сделался наипервейшим воеводой после изгона Свенельда, и про что-то говорил, поблескивая маленькими круглыми глазами на крупном, изжелта-темном лице, и при этом досадливо покряхтывал, должно быть, не удовлетворяясь обликом Великого князя, а в нем легко прочитывалась не одна отодвинутость от жизни, но теперь уже и ясная, ничем не сдерживаемая устремленность к краю.

Блуд обыкновенно говорил о продвижении войска Владимира или о решимости Добрыни добраться до Киевского Стола. Но Ярополк не старался понять, чего хотят от него. Он смотрел в напряженное лицо воеводы, по которому промелькивали тени, то длинные, языкатые, а то словно бы обрубленные, короткие, и удивлялся, отчего тени на лице у Блуда не постоянны. Но мысль про это, не успев отладиться, вызреть, ускользала, и он говорил воеводе негромко и как бы даже с обидой, хотя это чувство в нем подостыло, во всяком случае, было чуждо того, едва ли не вселенского смирения, которое в нем одно и властвовало:

— Действуй, воевода, как подсказывает тебе долг твой. А теперь ступай!

Но Блуд был упрям, и среди ночи приходил к Великому князю, и однажды сказал, прикрывая глаза темным наручьем от света, который раздвигал тяжелый сумерек, растекшийся по княжьим покоям:

— Уже и в Киеве не верят тебе. Готовят измену. Бежать надо. В Родню!.. Там переждем. Сам знаешь, слаба у нас дружина, едва ли не вся полегла в чужих землях, уведенная Святославом.

Ярополк очнулся от дремы, со вниманием посмотрел на воеводу, точно бы засомневавшись в нем. Но нет. И малое сомнение, коль скоро оно было, ушло, когда Ярополк вспомнил, что старый Блуд много лет рядом с ним, и на коня саживал юного князя, и к мечу приучал, и слово ласковое умел сказать. Тогда что же привлекло его внимание, насторожило? Да, конечно, слова воеводы, что в стольном граде готовят противу него измену. Не верилось в это. Еще на прошлой седмице отовсюду тянулись к нему люди, заслышав, что новогородское войско в трех днях пути от Киева. Говорили, что не покинут своего князя, положат головы там же, где его, благодетельного, голова ляжет… Плакал люд, притекший из разных концов Киева, и Великий князь плакал. Уже запамятовалось, что Ярополк не очень-то почитал старых Богов, принявши по наущению бабки Христово учение. Слышалось облегчающее душу перешептывание и промеж самых стойких в дедовой вере: «Тих и смиренен князь, не чинит разора и угнетения никому. Станем за него крепко, не отступим от своего слова!..»

Было. Было и это. Почему же тогда Блуд говорил другое? Да где же он увидел измену?!.. Но Ярополк не спросил у него ни о чем. Промелькнувшее в сознании и, хотя ненадолго, согревшее не вывело его из состояния сердечной утомленности,