Парень стоял внешне безразличный, но было видно, как он волнуется.

— Хорошо. Иванов! Вы назначаетесь ассистентом коллежского асессора Лыкова на время его командировки, — официально объявил Нарбутт. Потом повернулся к Лыкову и впервые улыбнулся:

— Именно так мы и предполагали!

— Спасибо, Витольд Зенонович. Вы правы, хочется работать с соотечественником. Ну-с, господин Иванов, а как вас по имени-отчеству?

— Егор Саввич.

— А меня Алексей Николаевич.

Лыков протянул своему новому помощнику руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее.

— С этой минуты ваша служебная деятельность будет определяться только моими указаниями.

— Слушаюсь!

— По завершении совещания поднимемся в мою комнату и определим план ближайших действий. Будем искать убийц!

Но совещание закончилось, не начавшись. В кабинет Гриневецкого прошмыгнул городовой с красным лицом — запыхался от бега. Яроховский с Нарбуттом обменялись понимающими взглядами. Действительно, надворный советник вскоре вышел в коридор.

— Господа, у нас труп!

— Где, кто? — лаконично осведомился Нарбутт.

— На свалке под Доброй улицей. Зарезанный офицер. Всю ночь пролежал.

— Офицер? — ахнули поляки и почему-то посмотрели на Лыкова.

— Увы, — подтвердил Гриневецкий. — Этого нам только не хватало. Алексей Николаевич, вы едете с нами. Вдруг тут какая-то связь?

— Да, конечно. Но в четверть первого меня ждет следователь. Надо послать кого-то предупредить…

— Иванов! — повернулся к подчиненному Эрнест Феликсович. — Ступайте в Окружный суд, найдите там следователя Черенкова…

Но Лыков перебил начальника отделения:

— Егор Саввич едет с нами.

— Какой еще Егор Саввич? — опешил Гриневецкий.

— Господин Иванов. Как мой помощник, он должен стоять вблизи расследования.

— Ах да, я и не сообразил. Разумеется, ваш помощник едет с нами.

— Я пошлю в суд курьера, — предложил Яроховский.

— Сделайте одолжение, Франц Фомич. Остаетесь в отделении за старшего. А вы, господа, за мной!

Полицейские набились в пролетку. Широкий в кости Гриневецкий совсем припер Нарбутта к стенке. Лыков тоже был в плечах будь здоров и также изрядно стеснил своего ассистента.

По Новосенаторской и Трембацкой экипаж выехал на Краковское Предместье и покатил на юг. У Соборной площади свернул на Каровую, и пейзаж сразу изменился. Вчера Лыков здесь не ходил! Будто они перенеслись как по волшебству из Варшавы в московскую Хапиловку. Всюду грязь, горы неубранного мусора, дома-развалюхи и бедняки в лохмотьях. Где же нарядная и веселая публика с проспектов? Вместо нее — унылые и пришибленные голодранцы. Опытный глаз Лыкова замечал и «деловой элемент». Воры и мазурики, завидев полицейских, торопливо скрывались в переулках. Как их много! Появились и пьяные, тоже поляки. Изнанка столицы оказалась неприглядной. Нарбутт увидел, какое впечатление она произвела на Алексея, и пояс нил:

— Самое опасное место на этом берегу Вислы. Хуже только в Праге.

Не имеющий чина хотел что-то возразить, но передумал.

Пролетка по разбитой дороге медленно спускалась к реке. Наружность прохожих делалась все отвратительнее. Когда пересекли Добрую, Лыков ахнул: ну, чистая Сретенка! Такой же длинный остов улицы-позвоночника с торчащими в обе стороны переулками-ребрами.

Проехали водозаборную станцию и остановились на берегу. Чуть ниже трубы, у самой воды раскинулась огромная зловонная свалка. Куда смотрит городская управа? Нигде еще Алексей не видел такого вопиющего нарушения санитарных норм. В Петербурге одна из двух столичных свалок тоже расположена у Невы. Но не около же водозабора!

Возле одной из куч столпились люди: помощник пристава, двое городовых, фотограф с треногой и доктор с чемоданчиком. Рядом стояла закрытая карета-труповозка. Лыкова удивило отсутствие толпы зевак. Обитатели свалки, наоборот, попрятались. Лишь какой-то оборванец мирно спал неподалеку на заботливо подстеленных листах толя.

— Вон побежали! — дернул начальника за рукав Нарбутт.

— Где?

— Да уж скрылись! На Густую завернут, там у них притон.

— Узнали кого, Витольд Зенонович?

— А как же! Рафал Васютынский со своей хеврой. Шесть человек, все в сборе. Зданек Дыня сильно хромает, его под руки ведут.

— Это шайка грабителей, что работает от свалки, — пояснил Алексею Гриневецкий. — Так, второй сорт. Не до них сейчас.

Полицейские вылезли из пролетки и подошли к трупу. Начальник сыскной полиции представил Лыкова:

— Мой новый помощник. Временный, для ускорения розыска убийц Емельянова.

Фотограф и доктор, оба поляки, молча переглянулись. Помощ ник пристава, долговязый русак-подпоручик, пробасил:

— Давно бы так! Третий месяц уже, как приткнули человека, и никаких концов… Тут у нас, Эрнест Феликсович, тово… опять…

— Показывайте.

Городовой сдернул рогожу, и Лыков увидел своего вчерашнего недруга. Штабс-капитан пограничной стражи лежал на боку. Скрючившись, он сжимал в охапку собственные внутренности, вывалившиеся из распоротого живота. Мундир и шаровары задубели от крови. Гримаса невыносимой боли исказила лицо убитого, но это был он, скандалист из ресторана.

— Доктор?

— Рана очень жестокая, но какая-то неумелая. А может, нарочно так сделали, чтобы дольше мучился? Его держали за руки, когда резали. На запястьях остались следы… Офицер умирал несколько часов.

— Где? Здесь, на свалке?

— Так точно, Эрнест Феликсович, — встрял подпоручик. — Вон сколько крови натекло.

— И никто не слышал стонов? Вокруг ночуют десятки людей.

— Кто станет связываться с полицией? Они же все без видов. Ишь как попрятались, расканальский народ!

— Витольд Зенонович, вызывайте агентов и начинайте поиск свидетелей, — распорядился надворный советник. — Никого не пугайте, ногами не топайте, будто бы вы просители. Понадобится — дайте полтину опохмелиться. Пусть только честно расскажут, что видели или слышали. Должны были, если этот несчастный мучился тут полночи. Кто-то его сюда привел! Или привез. И этого кого-то могли запомнить.

— Слушаюсь.

— В карманах что-нибудь нашли? — вновь обратился к помощнику пристава Гриневецкий.

— Нет. Их вывернули до нас.

— Убийца?

— Может, и он, но скорее здешние. Дождались, когда кончился, и обчистили.

— Это запросто, — согласился Нарбутт. — Но если так, опрос ничего не даст. Тот, кто обшарил покойника, не сознается. А мазурики его не выдадут.