придержал ее за затылок, чтобы она не двигалась. Я вынул патрон из-за пояса, поставил перед ней и слегка повысил голос:

— Это — патрон. Видишь, какой длинный? Это чтобы пуля далеко летела. Видишь пулю? Смотри, я сказал. Таких в винтовке двенадцать. Видишь спусковой крючок? Сюда надо нажимать. Он очень слабый.

Я отвел затвор, Мирна попыталась воспользоваться моментом и уйти. Я удержал ее рукой и преградил ей путь дулом.

— Смотри, — сказал я, — снаряд вылетает отсюда. Чем длиннее ствол, тем точнее стрельба.

Она смотрела на меня большими испуганными глазами, оружие упиралось ей в живот, как загородка. Потом я ее отпустил, потому что нажимал слишком сильно и ей стало больно, на глазах выступили слезы. Она убежала в свою комнату.

Я успокоился и переместился на балкон. Я решил, что она поняла — я никогда ее не отпущу. Через час она вышла из дома как ни в чем не бывало. Внизу она взглянула наверх, я помахал ей рукой. Она прошагала мимо бакалейной лавки, не останавливаясь. Я сел на балконе так, что меня не было видно за стенкой, и стал наблюдать за бакалейной лавкой. Она вернулась через четверть часа, бакалейщик стоял на улице. Она что-то ему сказала, он жестом пригласил ее войти. Я надеялся, что она ему расскажет про винтовку, но не был уверен, что она это сделает. Мне самому понравилось, как я отреагировал. Пока она боится, что я убью ее или бакалейщика, она ни за что никуда не уйдет.

В последующие дни я старался не проходить мимо бакалеи, чтобы не сказать этому негодяю все, что о нем думаю, и не влепить в него причитающуюся ему пулю. Больше никто мне не делал замечаний: ни командир, ни кто-либо другой. Мирна вела себя нормально, я убрал винтовку. Единственный за полгода инцидент был исчерпан.

* * *

До прихода Мирны единственный, кто иногда появлялся у меня дома, был Зак. Когда мы шли с работы, он иногда заходил выпить кофейку; мы болтали о том о сем: о боях, о предстоящих операциях. Комментировали новости с передовой, обсуждали убитых, обстоятельства их смерти, как можно было бы ее избежать; мы напоминали футболистов, разбирающих часами напролет сыгранный матч. Так мы снимали напряжение, осмысливали произошедшее. В бою нет толком времени подумать. Беседы с Заком походили на разговоры за шахматной доской, когда разбираются ходы фигур. Но с тех пор, как появилась Мирна, он зашел всего один раз. Иногда я пересекался с ним в дежурке, мне показалось, что он ревновал. Он знал, что Мирна живет у меня, а однажды мы встретили его на горной тропе. Мирна ему улыбнулась, он насмешливо поприветствовал ее, взглянув на меня так, словно хотел сказать: «А ты тут не скучаешь, мерзавец». Не знаю почему, но я невольно почувствовал себя неудобно, будто меня застукали. Он вмешивался в то, что его не касалось.

И когда он как-то вечером неожиданно зашел, я не очень-то обрадовался его приходу. Это случилось сразу после истории с бакалейщиком, и я понял, что нельзя никому доверять. Мирна мыла посуду, и тут он постучал в дверь, я пошел открывать, впустил его; он иронично улыбался с самодовольным и уверенным видом.

— Привет, я проходил мимо и подумал, что ты угостишь меня кофе.

Секунду я помедлил, но потом решил, что, в конце концов, Зак — мой друг и он может остаться минут на пять. Если бы я начал придумывать отговорку, он бы обиделся.

— Заходи, — сказал я. — Попьем кофе и пойдем в дежурку. Годится?

— Хорошо. Что новенького?

Он заглянул на кухню.

— Матери лучше?

— Как обычно, ничего особенного.

Я чувствовал, что он хочет, чтобы я рассказал ему про Мирну, что он пришел, чтобы ее увидеть, из любопытства, чтобы понять, в каких мы отношениях. Может быть, до него дошли слухи в дежурке. Я пошел на кухню, и, разумеется, он за мной увязался; Мирна стояла в фартуке перед раковиной.

— Ты ведь знаешь Зака, — сказал я, снимая кофейник с полки.

Она улыбнулась, как бы извиняясь за мокрые руки и за немытую посуду.

— Да, добрый день.

— Привет, тебя зовут Мирна, так ведь?

Он произнес это обольстительным тоном, который меня бесил.

— Все в порядке? Хозяин тебя не слишком эксплуатирует?

Мне надо было вставить слово и прервать их разговор; я желал только одного: чтобы Зак вышел из кухни.

— Мирна, не сваришь нам кофе? Мы пойдем его пить на террасу, — сказал я.

Зак рассмеялся, и Мирна тоже:

— Видишь, он меня эксплуатирует немного… но редко.

Они оба надо мной потешались, я криво усмехнулся. Мне не хотелось, чтобы Мирна с ним разговаривала вообще о чем бы то ни было; прошло слишком мало времени с того случая с бакалейщиком, и я не желал, чтобы Зак смог понять хоть малейший ее намек. Он подошел к ней якобы помочь приготовить кофе; я легонько взял его за руку и сказал:

— Пойдем посидим на воздухе.

Он послушался, продолжая улыбаться. Выйдя на балкон, он со смехом заметил:

— Везет же тебе. Редкая жемчужина досталась. Может, время от времени ты бы мне давал ее напрокат? Уж очень она…

Я не позволил ему закончить. Уж вот чего не выношу, так это пошлости.

— Все, хватит, завязывай. Прекрати.

— Ого! Да ты ревнуешь, черт возьми.

— Нет, что ты. Зачем мне ревновать?

— Не знаю, я бы такую красотку ревновал, конечно, ты должен ею попользоваться чуточку… а может быть, и не чуточку… Давай вечерком, когда…

И тут без видимой причины я разъярился:

— Я же велел тебе заткнуться, черт побери, Зак! Ты можешь поговорить о чем-нибудь еще?

Я принялся орать, он уставился на меня удивленно и обиженно:

— Что на тебя нашло? Пошутить нельзя?

— Это не шуточки, и точка.

Он понял, что все на полном серьезе, помялся, но сменил тему; я заметил, что задел его. Когда пришла Мирна и принесла нам кофе, Зак ни слова не проронил. Она вышла, и я почувствовал, что надо извиниться.

— Прости, я разнервничался. Не хотел тебя разозлить.

— Ничего.

Он по-настоящему обиделся.

— Только никогда больше не говори со мной в таком тоне, договорились?

Он пристально посмотрел на меня. Я толком не понимал, что ему сказать. Мне не хотелось просить прощения еще раз. В конце концов, Мирна жила в моем доме, она могла быть моей сестрой или женой, и он должен уважать ее. Он был моим лучшим другом; мне хотелось, чтобы он понял, но я не знал, как ему объяснить.

— Ладно, давай