носимой ими артиллерии корабли были 120-, 110-, 100-, 90-, 84- и 74-пушечные. Пушки располагались на особых палубах в несколько ярусов. 120-, 110- и 100-пушечные корабли имели четыре яруса батарей, из которых три яруса помещались на закрытых палубах (деках), и назывались трёхдечными; при меньшем числе орудий они устанавливались в три яруса, из которых два в деках.

Казалось бы, чем больше пушек, тем мощнее корабль, следовательно, тем лучше. Но орудия большого калибра были очень тяжелы, занимали много места и требовали большого числа артиллерийской прислуги. Например, орудие, стрелявшее ядрами весом 36 фунтов[13], весило 4,4 тонны и имело длину 3,10 метра. Обслуживали его 14 человек.

Нижние палубы (гон-деки) вооружались, как правило, двумя двухпудовыми или 68-фунтовыми бомбовыми пушками, четырёхпудовыми единорогами и 36-фунтовыми длинными пушками. На средние палубы (мидель-деки) ставились 36-фунтовые короткие пушки, на верхние (опер-деки) — 36-фунтовые короткие пушки; на открытой батарее располагались 36- и 24-фунтовые пушки. Некоторые корабли были вооружены однокалиберной артиллерией — 36- и 30-фунтовой.

Хорошие морские качества корабля достигались удачной конструкцией, правильной нагрузкой, вооружением и соответствующей подготовкой экипажа. Российский 124-пушечный корабль мог взять на борт до тысячи человек, 84-пушечный — более семисот. К примеру, 84-пушечная «Императрица Мария» во время Синопского сражения имела на борту 733 человека, из которых 40 человек составляли экипаж.

Фрегаты уступали линейным кораблям по величине, но превосходили их в скорости. Они предназначались в основном для крейсирования и разведки, конвоирования транспортов, могли принимать участие в боевых действиях, для чего несли на двух батарейных палубах до шестидесяти орудий.

Новый фрегат строил знаменитый корабельный мастер А. М. Курочкин, на его счету было более семидесяти кораблей, ходивших по Балтийскому и Чёрному, Северному и Средиземному морям, Атлантическому и Тихому океанам. Лазарев тщательно осмотрел фрегат и в целом остался доволен работой. Но для подготовки к кругосветному плаванию нужно было усилить корпус, улучшить ходовые качества и вооружение:

«1) Фрегат нужно скрепить железными кницами и стандерсами[14]... 2) При килевании фрегата обшить оный дюймовою обшивкою и переменить рулевые петли... 3) Нижнюю палубу сделать глухою и проконопатить, что немало будет способствовать к скреплению и самого фрегата... 7) Мачты, весь рангоут и стоячий такелаж освидетельствовать и что окажется неблагонадёжным — переменить, 8) Паруса сшить из лучшей парусины, 9) Сухого бульону приготовить по примеру, как то сделано было на “Аполлоне”... 10) Восковых свечей отпустить достаточно, 11) Утвердить офицеров и позволить начальникам судов избрать команду из разных экипажей, 12) Приготовить хорошо высушенной пшеничной муки в бочках для печенья иногда служителям хлебов вместо сухарей, 13) Снабдить суда разными вещами для мены с островитянами.

Капитан 2 ранга Лазарев 2-й»53.

Лазарев, за спиной у которого были уже две кругосветки, хорошо знал, что море небрежности не прощает, поэтому позаботился обо всём. Что касается вооружения, то 36-пушечный фрегат превратили в 44-пушечный, пушки поставили самые лёгкие — короткоствольные каронады[15].

Они прекрасно стреляли на близкое расстояние в кабельтов[16] и требовали меньше усилий в обслуживании. Кроме каронад на фрегате установили орудия для гребных судов и ещё мортиры[17] для гранат, так что пороху требовалось немало. Но места лишнего не было, поэтому появилось ещё одно новшество: порох поместили не в бочки, а в медные ящики прямоугольной формы, которые позволяли не только держать его сухим, но и занимали меньше места. На хранение пороха в крюйт-камере — специальном пороховом погребе — всегда обращали особое внимание и принимали самые серьёзные меры предосторожности.

Лазарев не считал второстепенным вопросом удобство кают и кубриков, и здесь нужны были некоторые переделки. Первоначально предполагалось, что каждый офицер будет иметь отдельную каюту. Но Нахимов и Завалишин решили разобрать переборки и жить вместе, так что во время похода их каюта стала чем-то вроде малой гостиной, в которой собирались свободные от вахты офицеры.

В то время Кронштадтский порт, где происходила подготовка к экспедиции, представлял собой, по определению Завалишина, «гнездилище беспорядков и злоупотреблений», с коими он не прекращал бороться ни днём ни ночью. (Впрочем, к оценкам Завалишина следует относиться осмотрительно, он обо всём писал в превосходной степени и сам в собственных глазах являл превосходную степень). «Всякий день открывались мне явления одно возмутительнее другого. О людях не имели ни малейшего попечения, все воровали, — начиная от военного губернатора и до ничтожнейшего лица в управлении»54. Торговля краденым флотским имуществом шла в порту в открытую, не только ночью, но и днём. Было известно, что угольный комиссар, получающий оклад в несколько сотен рублей в год, своему сыну, служившему в гвардии, посылал на содержание тысячи. Мачтовый подмастерье мог принимать лечебные ванны, каждая из которых стоила его месячного жалованья. И как-то так получалось, что все, кто входил в соприкосновение с портовыми служащими, немедленно заражались губительной болезнью мздоимства. Затребовать для своих нужд людей, нанятых за казённый счёт, было делом обычным и настолько распространённым, что, когда Лазарев запретил отпускать мастеровых с фрегата, это вызвало искреннее недоумение.

В 1826 году некоторые злоупотребления в Кронштадте будут вскрыты. Следствие найдёт в лавках краденое казённое имущество на сумму 85 875 рублей, виновные понесут уголовные наказания55. Пока же офицерам фрегата приходилось штурмовать не бастионы, а кабинеты портовых чиновников. Мастеровые также были не в восторге от усовершенствований фрегата, считая их «пустыми затеями», так что в порту сложилась поговорка: «Избави нас, Боже, огня, меча и фрегата “Крейсер”».

Не только Завалишин, назначенный ревизором, но и все офицеры по мере прибытия в Кронштадт из отпусков подключались к неусыпному наблюдению за работами. Завалишин в эти два месяца, по его словам, забывал обедать, Нахимов был так занят днём, что на письма братьям и друзьям оставалась только ночь. «Вот уже пятый час утра, а в пять часов мне надобно быть на боте, то я решился всю ночь посвятить дружбе, — пишет он Михаилу Рейнеке. — Тебе, верно, непонятно покажется, какая цель мне писать ночью? А вот какая: что я ранее десяти часов вечера не имею свободной минуты, то с десяти принялся, а к пяти кончу. Не знаю, что со мной будет завтра»56. Сохранилось ещё короткое письмецо «любезному Мише» с признанием, что в эти летние месяцы его автор стал «похож на сумасшедшего».

Возможно, молодым офицерам и не удалось бы преодолеть нерасторопность мастеровых в порту и сопротивление «портовых деятелей». Но включился главный двигатель всех процессов в России, единственно способный придать ускорение любому начинанию: проводить фрегат в