и вельможи, встревоженно переглянулись и приготовились внимать словам государя.

Султан аккуратно коснулся перстня на своей руке и его алый блеск отразился в усталых глазах повелителя. Затем он посмотрел на Халиля и сделал едва заметный знак. Визирь, тяжело вздохнув, протянул Мураду запечатанный документ.

– Вот здесь, – сказал султан, потрясая свитком, – содержится моя последняя воля. Вы должны принять ее так же безропотно, как принимали остальные мои решения.

– Повелитель, – подал голос Исхак-паша, – вы сказали, что это ваша последняя воля…

– Да, я сделал достаточно и теперь, когда империя находится в безопасности, я удаляюсь от дел и передаю всю власть своему сыну.

Сановники разом охнули и снова переглянулись. Относительно спокойными оставались лишь трое – Халиль, Заганос и Шехабеддин, они уже и прежде знали о намерениях султана, но не думали, что это произойдет так скоро.

– Если у кого-то есть возражения, пусть скажет об этом сейчас, – настойчиво проговорил султан, нарушая повисшую тишину.

– Государь, но почему ты оставляешь нас? – прохрипел старый Хизир-бей. – Быть может, мы чем-то прогневили тебя?

– Нет, – мягко ответил Мурад. – Вы преданно служили мне и каждый из вас должен продолжить свою службу у моего сына. Ему будут нужны ваши опыт и знания.

Пораженные паши и беи с удивлением глядели на своего султана. Со времен Османа, ни один правитель этой могучей империи не отказывался от власти добровольно. Тем более, было странно, что на это пошел Мурад – полный сил, сорокалетний падишах, восстановивший страну из руин, внушающий лютый страх врагам, мудрый и дальновидный политик, поэт и философ, покровитель науки и искусства. Отныне бремя власти ложится на его сына, еще неоперившегося юнца, короткое правление которого омрачилось бунтом и казнями.

Вельможи молчали, потупив взоры, и размышляли о будущем. Ни один из них не решился противиться воле своего правителя. Все они, издавна привыкшие к повиновению, не решались сказать вслух то, что лежало у каждого на сердце.

1 декабря 1444 года Мехмед взошел на трон Османской империи под именем султана Мехмеда II, открывая тем самым новую главу в истории этого государства.

* * *

С первых же дней молодой и энергичный Мехмед взялся за решение накопившихся перед государством проблем. Впервые за долгое время он почувствовал себя свободным и эта свобода пьянила его. Не было больше строгих учителей с розгами за спиной, не было и надменных придворных отца, которые относились к нему с плохо скрываемым презрением.

Получив неограниченную власть над могучей империей, Мехмед ни на секунду не усомнился в своих силах и был уверен, что ему уготовано великое будущее.

Он не желал становиться первым среди равных, ибо пока он жив, нет и не должно быть человека, равного ему! Но и после смерти, спустя тысячи лет, его имя будут вспоминать с содроганием и почтением, ибо он впишет его в историю мечом побед и славных подвигов!

Как же добиться желаемого? Ответ был прост – обратить силу непобедимого османского войска против врагов империи, что обитают на Востоке и на Западе. Заставить их трепетать при первых звуках литавр и медных дудок, что неизменно сопровождают твердую поступь янычар! А когда все города и пастбища станут принадлежать ему, он сотрет границы и сбросит ложных идолов в море, ибо на земле, как и на небе может быть только один правитель и господин.

Об этом мечтал молодой лев и, охваченный небывалым порывом, торопился воплотить свои грандиозные замыслы.

Но нельзя построить будущее, не опираясь на прошлое. Пусть Мехмед и обзавелся широким кругом друзей и советников, но главные роли в империи по-прежнему занимали люди из окружения его отца. Великий визирь Халиль держал в своих цепких руках всю внешнюю и внутреннюю политику государства, верховный муфтий Фахреддин, несмотря на недавний инцидент с дервишем, имел непререкаемый авторитет среди духовенства. Не повлиял уход султана и на жизнь санджаков и вилайетов[8], которыми по-прежнему управляли люди, назначенные Халилем.

Даже строгий учитель Ахмед Гюрани никуда не делся и, хотя палка больше не грозила предводителю османов, Мехмед старался лишний раз не злить вспыльчивого старика.

И все-таки юный султан был уверен, что его идеи найдут отклик в сердцах придворных и заставят их объединиться вокруг него. Позабыв, таким образом, об осторожности и пребывая в безмятежном спокойствии, Мехмед не сразу заметил опасность, которая надвигалась с неотвратимой силой.

Великий визирь Халиль, никогда не разделявший воинственных устремлений султана, не терял времени даром и сумел собрать могучую оппозицию трону. Теперь он открыто выступал против агрессивной политики Мехмеда и предлагал сосредоточить свое внимание на других, куда более важных вопросах, касающихся внутренней жизни империи. Под руководством Халиля был даже разработан план новой денежной реформы, которую с неохотой подписал юный государь.

Но ничто не могло заставить Мехмеда отказаться от своих намерений. Он часто упрекал великого визиря в чрезмерной мягкости к христианам и требовал от него увеличения дотаций на армию и флот, тем более что последний действительно находился в весьма плачевном состоянии. День за днем султан отдавал все новые приказы и распоряжения, однако многие из них исполнялись лишь формально, а другие – открыто саботировались.

День за днем борьба между визирем и султаном набирала обороты. Каждое заседание дивана отныне превращалось в настоящее поле битвы, где в ход шли не только взаимные оскорбления, но и кулаки. Теперь сановники остерегались передвигаться по темным коридорам дворца в одиночку, многие обзавелись телохранителями, другие спешно готовили противоядия.

Вот-вот должна была пролиться кровь, однако Халиль желал этого менее всего. Несмотря на свое упрямство, он умел ставить интересы империи выше собственных амбиций. И сейчас эти интересы требовали навести порядок. Любой ценой.

Впрочем. Великий визирь уже знал, какие меры необходимо предпринять.

* * *

Исхак-паша вошел в слабоосвещенную комнату и тихо закрыл за собой дверь.

– Вы звали меня? – почтительно спросил он.

Халиль сидел за своим рабочим столом, выводя пером какие-то письмена.

– Проходи, – не отрываясь от своего дела, визирь указал на груду сафьяновых подушек в углу комнаты.

Исхак опустился на устланный коврами пол и стал ждать. Тем временем Халиль отложил перо, внимательно пробежал глазами по исписанному листу и, что-то тихо пробормотав, свернул его в трубочку. Затем он подошел к входной двери, плотно прикрыл и запер ее изнутри.

– Как ты прекрасно понимаешь, – сказал визирь, усаживаясь подле гостя и опуская сверток перед собой, – дворец сейчас не лучшее место для подобного рода встреч, но иного выхода у нас нет. Шпионы Заганоса не спускают с меня глаз ни днем, ни ночью и обо всем