предпочел на сей раз многозначительно промолчать. Не знаю, может, все-таки предчувствие чего-то недоброго породило в душе опытного футболиста сомнение? Но никто во время того эфира не хотел разделять его опасений. В конце концов, это не патриотично — терять веру в свою команду в такой момент. Иначе зачем, спрашивается, наши болельщики лупцевали на улицах Франции этих англосаксов?

В день игры нашей сборной с командой, представляющей трех миллионный Уэльс, канал «Матч ТВ», раскрашенный в яркие цвета российского триколора, пытался зажечь своих понурых болельщиков оптимистичным прогнозом. Возбужденные ведущие программы в элегантных галстуках, стоя на пленэре в самом сердце Парижа, с Эйфелевой башней за спиной, призывали всех россиян смотреть эту судьбоносную игру, поскольку такое зрелище, по их экспертному мнению, пропустить было просто преступно. Однако уже тогда в натянутой полуулыбке Валерия Карпина проглядывало выражение лица несчастного мальчика из фильма Элема Климова «Иди и смотри». Мы все, повинуясь призыву, прильнули к экранам, но что-то снова не заладилось с госпожой Удачей…

«…Скучным и некрасивым

Нам кажется ваш Париж.

Россия моя, Россия,

Зачем так ярко горишь?»

Вряд ли помнил эти замечательные строки Цветаевой всезнающий Карпин, но в его «широко закрытых» глазах Россия горела именно так. Мы на удивление всем болельщикам как-то сразу легко умудрились пропустить три безответных мяча, и то, только потому, что Акинфеев сыграл неплохо.

Вскоре после этого, злосчастного для всех нас матча, футболисты сборной сами, без приглашения, пришли в гостиничный номер огорченного позорным результатом Слуцкого и единодушно признались: «Мы говно…». Леонид Викторович тоже понял, чем пахнет, и попросился у Мутко в отставку… Быстро разлетелись наши герои кто куда догуливать недогулянное подальше от глаз завидущих: кто-то на далекие острова, а те, кто поскромнее, остались в Монако громко отметить долгожданный отдых.

Может быть, адекватная оценка своих достижений в некоторой степени заслуживала уважения, но это совсем не отвечало на главный вопрос: что же все-таки делать? Похоже, в тот момент ответ знал только Мутко. Во всяком случае, его выразительные круглые черные глаза красноречиво говорили по — английски всем злопыхателям, собравшимся в фойе гостиницы и окружившим его с микрофонами: «Донт вари». А что? Лично его карьера шла только в гору, и казалось, что с этими дотошными журналистами уже разговаривал ни кто иной, как будущий вице — премьер Правительства страны.

…Но тогда, жарким вечером 15-го июня, сразу после матча со Словакией, мы об этом ещё просто не догадывались и мало, кто из нас заморачивался этой неприглядной перспективой, наивно примеряя на себя розовые очки, чтобы гордо смотреть в будущее. После того эфира мы все стояли толпой у выхода с киностудии им. Горького в ожидании, когда нам подадут обещанные разъездные авто. Я любезничал с вдовой знаменитого в прошлом Валентина Козьмича Иванова, а Лидия Гавриловна, сама в прошлом прославленная олимпийская чемпионка, в ответ благодарила меня за добрые слова, сказанные в передаче о ее муже, чемпионе Европы 1960 года во Франции. Потом я долго прощался с Кончельскисом и Мостовым, а шофер новенького фольксвагена, прибывший за мной, давил на клаксон, заставляя поторапливаться. Валерий Газзаев, подойдя ко мне сзади, тихо спросил:

— Володя, тебе куда ехать?

— В Крылатское, — ответил я.

— Через центр поедешь?

— Наверное, — пожал я плечами.

— Тогда подбрось Евгения Серафимовича, а то его жена где-то застряла в пробке и ему не на чем ехать, — сказал Валерий Георгиевич и окликнул Ловчева.

Ловчев был в хорошем расположении духа, несмотря на поражение сборной, и, глядя мне в глаза, с усмешкой в голосе изрек:

— И кто теперь из тренеров отважится работать с этой сборной. Кажется, уже всех перепробовали. Один получал пять, другой — стараниями Мутко целых семь миллионов, а третий наоборот, как будто ничего не просил у РФС, лишь бы не возражали против совмещения с работой в «ЦСКА». А результат у всех оказался одинаковым.

— Ну подождите, Евгений Серафимович, рано еще так драматизировать, — сказал я, уважительно поглядывая на мэтра экспертного сообщества.

— Брось, уже сейчас все видно, — как всегда, категорично отрезал Ловчев. — Если Уэльс сыграет по уму, то мы им ни хрена не забьем. И забивать некому, и умения тоже нет.

Я снова попытался ему возразить.

— Знаете, я разговаривал недавно с Анатолием Федоровичем по этому поводу. Он говорил, что готов засучить рукава и поработать, если нужно, даже бесплатно.

Ловчев только посмеялся над моими словами.

— Быш — тренер мудрый, но все дело в том, что Мутко еще своего мнения не знает, и будет узнавать, думаю, долго. Тут подсказками Дворковича и Медведева ему не обойтись. Володя, после такого конфуза, боюсь, надо брать ещё выше.

— А как вам Черчесов? — спросил я.

— Кто, Стас, — сразу оживился Ловчев, — Слушай, я тебе ещё не говорил. Я тут недавно летал в Милан по приглашению друзей на финал Лиги чемпионов. Приехал, садимся с женой на свои места, а рядом вижу его. Он мне и говорит: «Женя, что там у вас в Москве происходит?». Я сразу заволновался: «А что такое», — спрашиваю. А он мне в ответ:

— Представляешь, я в Польше все дни веду переговоры с «Легией», оттуда лечу напрямую в Италию, а мне тут никто не верит. Говорят, что я все время был в Москве и вел тайные переговоры с «Локомотивом», и утверждают, что я требую кроме высокой заработной платы ещё и поменять все руководство клуба, иначе, мол, команду принимать не буду. Якобы, и в газетах, и по телевизору такие заявления делали. Просто не знаю, как себя вести. Стыдно друзьям и коллегам в глаза смотреть.

— Поразительно, — засмеялся я. — А на самом деле, как у Стаса дела, — прервал я рассказ Евгения Серафимовича.

— Неоднозначно все. Сказал, что с «Легией» продлевать отношения не хочет, поскольку руководство не желает укрепляться, а задачи перед ним ставит заоблачные.

— Что же теперь — вернется в Москву?

— Да нет, махнул рукой Ловчев. — Есть у него предложение от австрийцев, и даже как будто бы от «Ред Буллз», но все это только предварительно. Он сейчас в «шоколаде», как — никак чемпион Польши, и Кубок тоже его.

Шофер высадил Ловчева у моста Богдана Хмельницкого напротив Киевского вокзала, и тягостное сознание душевной опустошенности стало снова медленно овладевать мной. Одним словом, «пропало лето».

Прошел ровно месяц, и душно становилось не только от осознания провала на «Евро-16», но и от нестерпимой московской жары. Поздно вечером на бегущей строке одного из центральных каналов неожиданно для многих, в том