Квартира напоминала большой склад или ателье, и Карен любила ее, несмотря на все неудобства, за впечатляющую громадность. Кому нужна кухня-столовая? Она никогда не стряпала. Она держала сотни, а может быть даже тысячи книг в квартире, и среди них не было ни одной по кулинарии. Их заменяла папка с легко открепляемыми меню всех ресторанов Нью-Йорка — города поставщиков. Рестораны классифицировались по странам: таитянские, китайские, мексиканские и так далее. Малюсенькая кухня ее квартиры вполне устраивала Карен. А единственное техническое усовершенствование, которое ей было нужно на кухне, — это телефон.

Она влюбилась в это место с первого взгляда и продолжала любить до сих пор. Примерно такие же чувства она питала и к Джефри. Карен легко можно было обвинить в резкости суждений, но никто не ставил под сомнение ее лояльность. Сейчас они могли себе позволить жить в квартире подороже, из-за чего возникали постоянные ссоры с Джефри, в которых она настаивала на том, чтобы оставаться здесь и ничего не менять. Квартира казалась ей раем.

Карен вышла из лифта в небольшом частное фойе, из которого можно было попасть к ним да еще в квартиру престарелой миссис Катц, но та квартира выходила окнами на север. Карен вставила ключ в замок типа 7S и открыла дверь. Перед ней простиралось сорок футов паркета, упиравшегося в ряд из семи окон, начинающихся прямо от пола и настолько высоких, что они могли бы служить дверями. И действительно, два центральных окна были французскими дверями, которые открывались на «балкончик Джульетты», нависший над кронами китайских деревьев гинко, разросшихся семью этажами ниже. Извне двери-окна защищались ставнями. Карен выкрасила их в чарльстоновский зеленый цвет — восемь частей черного на одну зеленую — одновременно и шикарный, и практичный в грязном Нью-Йорке. Цветочные ящики у окон с ползущими ветвями белой герани и ивы придавали комнате колорит парка. В ясные дни солнце просвечивало сквозь окна и отбрасывало на пол тени удивительной конфигурации, как на рисунке светотенью.

Следующая дверь вела в комнату с высоким потолком, которая одновременно служила и библиотекой, и спальней. Северная стена комнаты сплошь — от пола до потолка — была заставлена перегруженными книгами застекленными книжными полками. На других — ничем не заставленных — белых стенах висели две картины: одна — ранняя работа Джефри, другая — их приятеля Перри Сильвермана. Карен восхищала удивительная глубина цвета у Перри. В остальном же обстановке в комнате была скудной. Стояла софа в стиле Донгиа, которую когда-то давно (когда они были еще молодыми, только-только начинающими дизайнерами, которым не надо было беспокоиться ни о СПИДе, ни о бесплодии) сделал ее коллега Анжелло. Софа была обита простой белой льняной тканью, но извилистая форма диванной спинки создавала впечатление чего-то женственного.

Вдоль стены справа протянулся двенадцатифутовый трапезный стол, купленный ею и Джефри в поездке по Франции. Плоскость стола была сделана из трех старинных досок вишневого дерева и отполирована за двести лет монастырской службы французскими монахами, которые для достижения эффекта полировки не использовали ничего, кроме воска, втираемого локтями едоков в поверхность стола во время трапез. Стол имел простые, по-французски элегантные очертания. Вокруг него стояла дюжина обитых белым парсоновских стульев. Конечно, было безумием декорировать столовую в Нью-Йорке белым льном. После каждого званого обеда Карен инспектировала состояние мебели со стиральной содой и Ивори Ликвид в руках.

Около левой стены комнаты разместился невероятно разукрашенный серповидный консольный столик. Карен пришлось долго уламывать Джефри, чтобы приобрести его на аукционе Ист-Кристи. Стиль, в котором тот был выполнен, Джефри называл не иначе как «общежитским», «бабьим», «перегруженным» — по-всякому, лишь бы не сказать «слишком еврейским». Джефри и его родители страдают синдромом Ральфа Лорена — навязчивым желанием как можно меньше казаться евреями, думала Карен. По ее наблюдениям, это была общая проблема всех богатых евреев Нью-Йорка.

Спор о столике был первым серьезным расхождением во взглядах в их только начинающейся супружеской жизни. И именно тогда в первый раз Джефри разрешил конфликт «настоящей сделкой», затеяв опасную для семейной жизни игру «ты — мне, я — тебе». Теперь они всегда достижение трудного компромиссного решения называют «настоящей сделкой»: ты получишь это, если дашь мне то. Джефри отказывается от занятий живописью и посвящает себя работе с Карен, но взамен она соглашается на его полный финансовый контроль. Она соглашается на строительство дома в Вест-порте ценой уступки с его стороны сохранить эту квартиру. Серповидный столик был первым в ряду таких компромиссов. За возможность купить его она согласилась повесить в комнате картину его друга Перри.

На аукцион Карен пошла без Джефри, но когда она нашла место этой дурацкой позолоченной штуке в интерьере, поставила на нее громадную вазу, декорированную фарфоровыми дельфинами, и вставила в нее большой букет белых кала-лилий, то муж признал, что это был как раз тот дополнительный штрих к убранству комнаты, которого так недоставало. И теперь каждый раз, когда ее взгляд падал на ухмыляющихся резных дельфинов, поддерживающих основание этой клоунской штуковины, она не могла удержаться от улыбки. Со временем такую же улыбку у нее стала вызывать и картина Перри. Она полюбила ее. Ей стыдно было признаться себе, но она ей нравилась намного больше картины Джефри, которая со временем стала ей надоедать.

Из жилой комнаты был выход в два коридора. Один из них вел на кухню, которая, к великому огорчению свекрови, не имела окон. Другой коридор приводил к анфиладе дверей в три спальни и комнатку для прислуги. Постоянной прислуги у них не было, и Карен использовала комнату прислуги как домашнюю студию. Дверь в нее всегда была закрыта, чтобы из квартиры не было видно хаоса тканей, набросков фасонов и обрезков материи, заполнявших все пространство. Их же с Джефри спальня и одна из спален для гостей, превращенная в гостиную, содержались в безупречном порядке. Ее муж был очень чистоплотен. До такой степени, что иногда ей даже казалось, что она вышла замуж за свою мать.

— Джефри! — позвала она, и тот ей ответил откуда-то из холла. Она сняла свой плащ, светлую шаль и пиджак и бросила все на стул в комнате. Затем плюхнулась на пышные подушки софы и сбросив с ног замшевые танкетки, поджала ноги.

— Ты сегодня рано вернулась, — открывая дверь, сказал Джефри. — Я только что пришел с работы. — Он помедлил и пригляделся к Карен. — Обед прошел неудачно? Звонила Лиза и просила перезвонить ей. Вы не успели наговориться за обедом?

Он пересек комнату и подобрал со стула брошенную Карен одежду. Не говоря ни слова, Джефри прошел в чуланчик за книжными полками и повесил пиджак на вешалку. Карен почувствовала упрек. «Никогда не выходи замуж за человека чистоплотнее тебя», — посоветовала бы она дочери, если бы у нее могла родиться дочь. Карен горько вздохнула.

— Я больше не могу переносить это, — сказала она. — Белл сводит меня с ума.

— Белл всех сводит с ума. С этим никто не спорит.

Она кивнула.

— Как продвигается работа? — спросила она мужа.