Карен постаралась улыбнуться матери.

— Где отец? — спросила она.

— О, ты его знаешь. Работает допоздна над каким-нибудь вонючим делом.

После сорока трех лет замужества Белл все еще не могла простить Арнольду, что тот стал профсоюзным юрисконсультом, «а не настоящим юристом». Он никогда не участвовал в работе фирм на Парк-авеню и не стремился получить прибыльные заказы от корпораций. Арнольд организовал свою юридическую практику в рабочей среде и, что хуже всего, много работал за просто так. «С гарвардским юридическим дипломом он мог бы заколачивать миллионы!» — сокрушалась Белл.

— Ну, так садимся обедать? — спросила Белл и направилась к проходу в столовую, где был сервирован на три персоны стол черного дерева, выполненный в стиле Шератон. Фарфор был прелестен — Ройал Доултон; хрусталь сверкал, и около каждого прибора стоял тонкостенный горшочек с фиалками. Белл прекрасно накрывала на стол, но отнюдь не была волшебницей кухни. Ее блюда казались тоскливой мешаниной продуктов. Она раньше других обнаружила в магазинах замороженные полуфабрикаты и готовила из них нечто такое, что Карен называла «больничной едой». Порции были маленькими, но никто не жаловался: еда была легкой. Никто ничего не оставлял недоеденным.

Арнольд не возражал против кухни Белл: вне работы он мало на что обращал внимание и вообще редко обедал дома. Поэтому объектом кулинарной пытки Белл оказалась Карен. Ребенком в Бруклине она нашла выход из положения, делая заначки шоколадок и батончиков Бит-о-Хорни из бакалейной лавки в соседнем доме. Конфеты выручали ее, когда пустовал холодильник Белл. Карен привыкла полагаться на сахар как на источник силы. Однако в шестидесятых годах после их переезда в Рокуил Центр незаметно подкрепляться припрятанной едой стало трудно. Здесь не было магазинов, до которых можно было бы добраться пешком от их нового пригородного дома, а в школе детишкам не позволялось отлучаться в город в дневное время. Карен испытывала острое сахарное голодание и, к восторгу матери, похудела на несколько фунтов. Так продолжалось до тех пор, пока она не подружилась с толстяком Карлом. Тот наладил «поставки продовольствия»: его отец был владельцем деликатесного мясного магазина, и Карлу разрешалось брать с полок все, что он захочет. Карл считал, что прожорливый друг — настоящий друг.

По словам матери, Карен до сих пор оставалась «крупной девушкой». Она была выше Белл и Лизы на пять и десять дюймов соответственно. Сейчас она сильно похудела, но все равно ее нельзя было назвать стройной. Такой фигуры, как у них, она, по-видимому, не будет иметь никогда. Поэтому сейчас эти две изящные женщины вызывали у нее чувство неловкости за свою комплекцию. Ей стало полегче, когда все они уселись за стол.

Сколько таких вечеров провели они вот так, сидя за столом, — «три девушки», как любила говорить Белл.

Забавно, как часто Белл упоминала себя косвенно или говорила о себе в третьем лице. «Три девушки собрались за покупками», — сообщала она об их поездке к Александру или Лиману. Застряв в уличной пробке, она говорила о себе: «Ей бы не мешало смотреть, куда она едет», или «Ей нужно лучше следить за движением». И несомненно, что в эти моменты Белл была так же далеко отстранена от себя, как от своих детей.

Карен вздохнула. Ей хотелось повидаться с отцом. Хотя они никогда много не разговаривали друг с другом, сейчас ей не хватало его солидной уравновешенности и утешительного спокойствия, особенно после этих ужасных результатов в клинике и промозглой поездки под дождем. Его пустое место за обеденным столом символизировало его долгое отсутствие в ее жизни; все было до боли знакомо. И дело не в том, что он не любил ее. Просто его не было рядом. И неудивительно, что она испытывала столь пылкую благодарность за любое внимание со стороны мужчин.

Впрочем, не стоило винить в чем-то Арнольда. Хотя бы потому, что при всей настырности Лизы в достижении своих желаний, даже ей не удалось привлечь внимание своего отца.

До чего же она все-таки хороша! Может быть, это гены? Даже сейчас, когда на прелестной коже ее лица начали проступать тонкие морщинки у глаз и намечаться складки рта, она выглядит настолько красивой, что заставляет оборачиваться прохожих на улице. И все же не она, а ее старшая дочь, которая унаследовала от матери утонченные формы лица, а от Арнольда — гармоничное тело, обещала стать настоящей красавицей в семье.

Лиза как будто прочитала ее мысли и с улыбкой обратилась к Карен:

— Стефани сейчас очень увлечена своей работой интерном.

У Стефани не ладилось с обучением в высшей школе, и она перешла на вечернее рабочее отделение и устраивалась на работу к Карен.

— А вы не боитесь, что ей ежедневно придется ходить одной в город? — спросила Белл.

Лиза со своей семьей жила в Инвуде.

— Мама, ей уже семнадцать лет, и на следующий год она будет в старшей группе высшей школы. Все ребята из ее класса уже работают. Но они застряли в Бургер Кингз Энд Дж. С. Пенни. Я считаю, что ничего не случится, если она пробежит четыре квартала от Пэн Стейшн до демонстрационного зала Карен.

— Не скажи, — schvartzer могут напасть на нее по пути.

— Мама, не schvartzer, а черные. Теперь нельзя называть черных schvartzer.

— Почему? Это означает одно и то же.

Карен покачала головой. Как мог Арнольд уживаться с Белл все эти годы? Было бессмысленно пытаться переубедить мать. Формально Белл была права: schvartzer — в переводе с идиш означает «черный», но коннотация была неправильная, совсем другая. Белл была занудливым буквоедом по следованию правилам и законам. В детстве она доводила Карен почти до апоплексического удара, когда та пыталась добиться от матери признания в том, что ее позиция по какому-то вопросу лицемерна и нечестна. Белл никогда не могла, а вернее не хотела признаться в своей неправоте. Она, например, говорила о том, что семье пришлось перебраться в Рокуил Центр из Бруклина из-за «элемента». Она возмущалась каждым, кто говорил «нигер», но не признавалась в том, что ее обозначение негров было всего лишь эпитетом этого прозвища. Белл никогда не уточняла значение слова «элемент», говорила лишь, что «элемент изменился». Когда в процессе обучения в высшей школе Карен проходила по химии периодическую таблицу, она просила мать показать, от какого именно элемента в ней им пришлось бежать из Бруклина. Белл не оценила шутки. У нее всегда не хватало чувство юмора.

Карен внимательно посмотрела на Белл и задумалась: была ли ее настоящая мать столь беллоподобной[4]. Не то чтобы Карен недолюбливала или не ценила Белл. Наоборот, она была ей очень благодарна. Ведь та приютила ее, заботилась о ней, дала ей образование и научила множеству полезных вещей. И, несмотря на свои предрассудки и отрешенное отношение не только к себе, но и к детям, Белл была внимательной и заботливой матерью. Иногда чересчур заботливой. Карен чувствовала угрызения совести за свое критическое отношение к ней. Но не было ли это естественным качеством приемных детей: проявлением определенной обиды за матерей, которые от них однажды отказались?