Темучин впервые узнал, что и ближние могут изменять. Ну да ему ещё предстояло столкнуться со многим, что раньше было неведомо.

Через неделю-другую после смерти отца, пробегая с такими же, как он, мальчишками мимо юрты Даритай-отчегина, он встретил его жену. Она шла навстречу, неся что-то на плече. Крупная, дородная, женщина шагала, как всегда, широко и быстро. Не было раньше случая, когда, вот так проходя мимо, она бы не остановила его и не сказала ласкового слова. Но тут вдруг она высоко подняла голову, словно разглядев что-то необычное в голубом небе, и прошла мимо, не заметив, хотя широкий её халат едва не коснулся мальчика. Темучин шагнул было к ней, но неведомое чувство удержало его. Кто-то из товарищей толкнул Темучина, и они побежали дальше по своим пустяковым делам. Однако ночью, лёжа под тулупом, он вспомнил о жене Даритай-отчегина, как в яви, увидел поворот её головы, сомкнутые губы, и острая обида обожгла его. Он понял, что уже видел такие же сомкнутые губы и у Даритай-отчегина, и у бывших нукеров отца, но не придавал этому значения.

У мальчика перехватило дыхание, и, чтобы не всхлипнуть, он зажал рот ладонью.

Те, кто считает, что ребёнка можно обмануть, — ошибаются. Слишком остры детские чувства, восприимчивы и ранимы. Дети часто не отвечают на нанесённые обиды, не понимая, почему их обижают. Обида уходит в глубины сознания, и из этих глубин приливает в глаза та твёрдость, которую прочла во взгляде Темучина Оелун.

Через два дня, никого не встретив по пути, Оелун с сыновьями дошла до верховьев ручья.

7

Таргутай-Кирилтух с десятком нукеров и сотней воинов собирался к хану соседнего племени кереитов Тагорилу.

К кереитам Таргутай-Кирилтух собирался давно. На границах улуса всегда было неспокойно, но последние дни нападения на табуны и отары тайчиутов стали нестерпимы. Угнали табун у Даритай-отчегина, отару овец у Сача-беки. Вот-вот можно было ожидать, что нападут и на его, Таргутай-Кирилтуха, курень.

Нойон спал беспокойно. Просыпался, выходил из юрты, ёжась от свежего ветра, вглядывался в ночь.

Весенние ночи были темны и безмолвны, но кто мог поручиться, что ночная темень не будет разорвана огнями факелов неведомых всадников и тишина не обрушится лавиной людских криков и взвизгов коней?

Обрюзгшее лицо Таргутай-Кирилтуха застывало в напряжении, твердело.

Подолгу, ссутулившись, он стоял у юрты. Нукеры, охранявшие нойона, таращились на него сонными глазами, и унылый вид Таргутай-Кирилтуха не прибавлял им бодрости. Все хотят видеть того, кто наверху, победителем, сильным, а здесь какая сила? Сутулые плечи нойона порождали лишь смятение в душах. Таргутай-Кирилтух поворачивался, уходил в юрту.

У хана кереитов Тагорила он надеялся найти защиту.

Таргутай-Кирилтух отобрал подарки для хана. Седло бухарской работы с серебряной насечкой. Китайский высокий бронзовый шлем, который отражал прямой удар меча. Широкие, изукрашенные рисунками медные пластины для защиты груди воина от стрел. В степи не признавали буйволиные или медные китайские латы, что одевали всего воина, защищая в бою. Считалось, что спину прикрывает трус, а багатуру ни к чему её защищать, он не поворачивается к врагу спиной. Подарки были достойны хана, каждый стоил не одну сотню кобылиц, и их не стыдно было положить к ногам любого нойона.

Таргутай-Кирилтух велел принести подарки в свою юрту, оглядел ещё раз и остался доволен.

С такими подарками можно было отправляться в путь. Когда их разложат на ковре перед ханом Тагорилом, у многих его людей жадно заблестят глаза.

Таргутай-Кирилтух удовлетворённо похмыкал, велел, переложив соломой, спрятать подарки в перемётные сумы. Казалось, всё было готово к отъезду.

И тут пришла весть: вдова Есугея тайно ушла в степь с сыновьями и скрылась.

Услышав это, Таргутай-Кирилтух чуть было не сказал: «Ну и что? Ушла, и пускай её. Подохнет в степи со щенками, и всё тут». Но перехватил напряжённый взгляд Сача-беки, и слова застряли у него в горле.

Сача-беки прошагал по юрте, сказал принёсшему весть нукеру:

— Иди.

Тот вышел.

Сача-беки оборотился к Таргутай-Кирилтуху. На лице открылась белая полоска зубов.

— А! — воскликнул возбуждённо. — Слышал?

— Что мне в том? — развёл руками Таргутай-Кирилтух. — Пусть бегает по степи. Она не дойная кобылица, молока от неё ждать не приходится.

И засмеялся.

Сача-беки упёр руки в бока и, глядя на Таргутай-Кирилтуха, повторил врастяжку:

— Мо-ло-ка-а... Но ты забыл, Таргутай-Кирилтух, что хан Тагорил анда[27] Есугей-багатуру. Ты приедешь в курень к Тагорилу и в юрте у него увидишь Оелун с сыновьями. Я сомневаюсь, — он ткнул пальцем в лежащие у выхода из юрты перемётные сумы, — что эти подарки помогут тебе, да и нам. И вернёшься ли ты из куреня Тагорила — не знаю.

Таргутай-Кирилтух крякнул.

— Вот так так... — выдохнул растерянно. — А я и забыл об этом. Анда... Точно анда...

Суетливо забегал по тесной для его громоздкой фигуры юрте:

— Ай-яй-яй...

— Помнить надо обо всём, — жёстко хлестнул Сача-беки, — коли хочешь жить вольным человеком, а не бегать на аркане, захлёстнутым за горло. Я не раз думал, что табуны Оелун когда-нибудь станут у нас поперёк глотки. Так оно и выходит.

У Таргутай-Кирилтуха в такие минуты мысли разбегались, как испуганные охотником косули в степи.

— Ну-ну, — вцепился он в Сача-беки, — говори же, каркать может и ворона.

Сача-беки был встревожен всерьёз. Он понял, что Оелун, коли решилась на бегство с сыновьями в степь без скота, без верных людей, и впрямь может накликать несчастье. После смерти Есугея он был у неё. Подскакал к юрте и увидел Оелун. Она не подняла лица, не взглянула. И не надо было обладать особой догадливостью, чтобы представить, какая ненависть кипит у неё в груди. Он заговорил было с ней, но женщина головы не повернула. И уже тогда Сача-беки подумал: «За ней нужен глаз да глаз, а то как бы не случилось худа». Но только подумал. Слишком был уверен в своей силе.

Сейчас эта уверенность поколебалась. Оелун молчала, но они забыли, что волчица остаётся волчицей, хотя она и не съела твоих овец. И вот вдова Есугей-багатура показала себя. Сача-беки пожалел в эту минуту, что не вспомнил при встрече с Оелун старую поговорку: «Коли перелез передними ногами, перелезай и задними».

«Надо было, — решил с горечью, — разом кончать род Есугея. Коли рвать куст, так рвать с корнем».

Сача-беки поискал глазами подушку, сел, взглянул на торчавшего столбом Таргутай-Кирилтуха, сказал:

— Садись. То, что ехать