Он лег и замер неподвижно, будто темная колонна.

— Я не сержусь, — сказал он, — но я надеюсь, что они поймают тебя, высекут и с позором притащат домой. Ты знаешь, что никто из нас ни разу не видел, что там, под всеми этими страшными белыми тряпками? Знаешь? Что, если он не человек? Разве тебе не страшно? Спокойной ночи, Ту.

Казалось, прошла уже половина ночи, прежде чем я услышала, что родители возвращаются, но вряд ли прошло так много времени. Паари быстро уснул. Я прислушивалась к его сонному дыханию, ровному и спокойному в настороженной тишине жаркой и неподвижной летней ночи. Да, я боялась. Но я знала, что страх ослабляет дух. Он может превратить человека в мятущееся существо, которое будет пожирать само себя изнутри, как болезнь, до тех пор, пока человек уже не сможет двигаться и у него не останется ни капли гордости. А без гордости, думала я мрачно, кем я буду? Где-то далеко завыл шакал, пронзительно и отчаянно; я подумала, что, может быть, это тоскует самка того зверя, которого убил отец. Послышались его шаги и грудной, кокетливый смех матери. Мне стало интересно, где они провели эти часы — в полях, на теплой пыльной земле или у Нила, лежа рядом в густой тени. Когда в доме все успокоилось, я поднялась и крадучись вышла.

Воздух окружил меня со всех сторон, прикасаясь к моим голым ногам и взметая волосы с шеи. Полная луна плыла высоко, и, прежде чем войти в тень тропы, ведущей к храму, я остановилась, благоговейно подняв руки к дочери богини неба Нут и к звездам, ее малым детям. Пальмовые ветки над моей головой шевелились, нетерпеливо перешептываясь, и мое упоение свободой немного улеглось: я вспомнила, что духи забытых умерших могут собираться толпами в густой лунной тени и завистливо подглядывать за мной. Сама тропа утратила свой приветливый дневной облик и теперь выглядела совершенно иначе, будто бледная, фантастическая, заколдованная дорога, что вела неведомо куда. «Но за этим я и иду, — сказала я себе решительно, глядя под ноги, пока пальмы нашептывали мне свои предостережения и их кружевные тени подкрадывались ко мне все ближе. — Я должна предвидеть. Должна узнать».

Я скорее почувствовала, чем различила сероватые неясные очертания двух огромных шатров, разбитых у стены храма, и остановилась, готовясь к прыжку; мое сердце вдруг заколотилось. Но все вокруг было тихо и неподвижно. Впереди справа от меня смутно виднелся грациозный нос ладьи. Вола в реке стояла очень низко, и канал наполовину обмелел. Пот струился у меня по спине. Я пригнулась и бросилась через тропу, в тень прибрежных зарослей. Вглядевшись сквозь ветки, я убедилась, что Паари был нрав: один солдат стоял у занавешенной двери каюты, глядя в мою сторону, и я не сомневалась, что его товарищ расположился с другой стороны. Очень хороню. Можно плыть к ладье. Как только я повернула к реке, меня захлестнула огромная волна возбуждения, мне захотелось петь от радости. Соскользнув в черную, с лунными блестками воду, я улыбалась, задыхаясь от счастья.

Плавала я очень хорошо и могла легко двигаться в воде, почти не нарушая ее спокойствия. Нежась в шелковистой прохладе, ощущая ласковую упругость Нила, в этой странной эйфории я добралась до канала и стала приближаться к ладье; корма вырастала, пока наконец не нависла прямо надо мной.

Ощутив под пальцами деревянную обшивку, я немного помедлила, прижавшись мокрой щекой к сладко пахнущему кедру. Меня больше ничто не волновало, кроме моего захватывающе рискованного приключения. Внутри меня наконец завершалась какая-то работа, что-то во мне росло и расцветало, и, замерев там, под ладьей, ощущая губами ласковые прикосновения речной воды, глядя на изломанную лунную дорожку, я осознавала, что больше никогда не стану прежней.

— Хвала тебе, о Хапи,[21]животворящий источник силы Египта, — прошептала я темному простору реки, потом вцепилась пальцами в борт и выскользнула из объятий бога.

Доски обшивки ладьи были положены внахлест, поэтому вскарабкаться на палубу для меня было детской игрой. Затруднения возникли на самом верху, где край борта загибался внутрь, но, как только я закрепилась там, мне осталось только скатиться на палубу, чтобы очутиться в благословенной тени.

Я долго лежала, пытаясь оценить длину ладьи, сжавшись возле мотка веревки, и мое смуглое тело сливалось с ним. Но в обманчивом лунном свете она казалась бесконечно длинной, будто, пока я пыталась оцепить расстояние, каюта постоянно удалялась от меня. Все было мрачным — черным или серым. Я увидела обоих стражников, один пристально вглядывался в прибрежные кусты, другой, с задней стороны каюты, осматривал храм и тропу, что вела в соседнее селение. Интересно, как они себя чувствуют, стоя столбом в таком прескучном и спокойном месте? Глупо? Может, злятся? Или они настолько преданы своей работе, что для них нет разницы, где нести службу?

Моя кожа начинала обсыхать. Прильнув к палубе, я медленно и осторожно поползла в направлении каюты. Только отблеск лупы в глазах мог выдать меня, потому что все остальное у меня было цвета гладкого дерева, но которому я ползла, и, случись одному из солдат взглянуть в мою сторону, я могла просто затаиться, пока он не отвернется. Колени и локти начали болеть, но я не обращала внимания на такие мелочи. Я не издавала ни звука и почти не дышала. Кровь от возбуждения гулко пульсировала во мне. Ощутив под пальцами мягкую кисть занавеса, я немного успокоилась. Я привстала, подняла тяжелый занавес и шагнула внутрь.

Внутри каюты было очень темно, и я остановилась, сдерживая дыхание и пытаясь определить, куда же теперь. Мне были видны только размытые очертания дивана у противоположной стены-занавеса и груда скомканных простыней на нем. Вокруг бесформенных выпуклостей были разбросаны подушки, рядом с ложем на столе стояла лампа. Тело под простынями было совершенно неподвижным и спокойным. На миг я задумалась, есть ли вообще здесь кто-нибудь, кроме меня. Я не знала, что делать дальше. Вся моя воля была сосредоточена на том, чтобы добраться сюда, и теперь, достигнув цели, я растерялась. Может, подойти к дивану и прикоснуться к спящему, если он там? Но что ощутят мои пальцы? Твердость мужского плеча или что-то ужасное, неопределимое? А что, если я испугаю его, и он с криком проснется, и стражники ворвутся и расправятся со мной, прежде чем сообразят, что я всего-навсего деревенская девчонка? «Хватит! — решительно сказала я себе. — Ты не просто деревенская девчонка, ты госпожа Ту, дочь изгнанного царевича либу, разве не так?» Давняя фантазия заставила меня улыбнуться, но подбодрила ненадолго. Я начинала ощущать в тесном пространстве чье-то присутствие, будто закутанное тело на диване знало обо мне и могло читать мои мысли. Меня сотрясала дрожь, я понимала, что время уходит. Нужно было что-то сделать. Я неуверенно шагнула вперед.

— Можешь оставаться там, где стоишь. — Голос был низкий, но странно невыразительный. Зашуршала простыня. Он или оно приподнималось, но я не видела ничего, кроме очертаний головы. Я отступила. — Или ты околдовала моих охранников, или, как все крестьяне, ты обладаешь способностью проползать и проскальзывать туда, куда не просят, — продолжал он бесстрастно.