— О Паари! — только и смогла сказать я, потрясенная, прижимая драгоценные куски папируса к груди, — О, спасибо тебе! Можно мне написать несколько иероглифов прямо сейчас?

Он держал мешок открытым, и я неохотно засунула сокровища обратно.

— Нет, нельзя, — сказал он твердо. — Я устал, голоден и очень хочу пить. Завтра утром, если ты не нужна будешь маме, мы незаметно улизнем на наше место под сикомором.

В тот день я больше не думала о визите прорицателя.

Три дня спустя мы с Паари стояли в толпе возбужденных селян, когда ладья прорицателя повернула в канал и стала медленно продвигаться от реки к причалу. Я и раньше видела царские суда, обычно это были быстроходные лодки, с развевающимися флагами цветов царского дома — синего и белого, доставлявшие вестников с сообщениями для визиря Нубии далеко на юг. Они проходили Асват быстро, взрезали носом волу и исчезали вдали, оставляя за собой только набегающие на берег волны. Мимо проходили и огромные баржи, тяжело нагруженные горным гранитом из карьеров Асуана, только это случалось редко, потому как строительство было уже закончено.

Говорили, что когда-то давно река трудилась и днем и ночью, она была забита торговыми судами, прогулочными ладьями знати, вестниками, что курсировали вверх и вниз по течению, развозя деловые бумаги сотням управителей и сановников, которые правили Египтом. При виде уткнувшейся в причал ладьи меня неожиданно охватила ностальгия но тем временам, которых я никогда не знала, по былому величию страны, медленно угасающему теперь, и я очень явственно ощутила тревогу за будущее Египта, что до того момента осознавала довольно смутно. Селение могло дремать и дремать в изоляции от внешнего мира, но, когда люди начинали обсуждать события, происходившие в нем, речь заходила о славном прошлом, нынешних угрозах и грядущих бедствиях. Прижатая к Паари в толпе возбужденных селян, я решила попросить его почитать мне исторические свитки. Мне хотелось взглянуть на Египет с другой, более выигрышной позиции, чем деревенская площадь.

Судно было безупречно белым. Мачта и весла из гладкого кедра,[18]на мачте, повинуясь порывам сухого бриза, развевался флаг царского дома. Борта ладьи плавно изгибались от носа к корме, а сами корма и нос были выполнены в форме раскрытых цветов лотоса, каждый лепесток был выкрашен синим и инкрустирован золотом, что возбуждающе сверкало на солнце. В самом центре ладьи располагалась каюта с тяжелым и плотно задернутым занавесом, собранным в складки; в ткань занавеса тоже была вплетена сверкающая золотая нить. Сверху но бокам свисали роскошные красные кисти, готовые стянуть занавес в пышную драпировку. Высоко на корме сидел рулевой, прильнув к огромному рулевому веслу, он не обращал никакого внимания на восклицания и крики на берегу.

Солдаты тоже не глядели на нас. Высокие, надменные, чернобородые иноземцы, они стояли по шестеро с каждой стороны каюты, бдительно вглядываясь из-под рогатых шлемов в небо поверх наших голов. На них были только длинные белые юбки, облегающие массивные бедра; торсы под обитыми металлическими бляшками нагрудниками из конской кожи были голыми, на ногах — сандалии. Они были вооружены мечами и большими круглыми щитами. И наш отец когда-то выглядел так же, в приливе гордости подумала я. Он защищал фараона. Он воевал за Египет. Тогда мне стало любопытно, от кого же собираются эти воины защищать здесь прорицателя? От нас, безобидных деревенских жителей? От нападения с берегов Нила по пути в Асват и обратно, к Пи-Рамзесу? Тут я увидела, что один из солдат неловко переступил с одной ноги на другую. Совершенно неожиданно это движение показалось мне человечески понятным, и я тут же решила, что эскорт выставлен здесь просто для пышности и блеска. А что, если оракул столь же высокомерен, сколь и знаменит, что тогда? Мне важно было это знать.

Ропот ожидания пронесся над толпой зрителей, когда полотна занавеса, дрогнув, раздвинулись. Появился жрец, он закрепил полотна и поклонился фигуре, выступившей из нее. Я затаила дыхание.

Волнение толпы быстро утихло, сменившись изумленным безмолвием: то, что появилось на свет из полумрака и остановилось на палубе, было забинтованным трупом, который двигался, как живой человек. Оно или он был с головы до пят запеленут в белое полотно. Даже лицо его скрывалось в тени огромного капюшона, а руки прятались в складках объемистого плаща. Капюшон подошел ближе, повернулся в одну сторону, потом в другую, и мне показалось, что тот невидимый, внутри, уже оценил нас всех.

Человек ступил на сходни, перекинутые от ладьи к выложенной камнем набережной канала. Я мельком увидела носок забинтованной ноги, и у меня вдруг закружилась голова. Прорицатель был болен. Болен какой-то ужасной болезнью, что обезобразила его и сделала отвратительным для людских глаз. Мой безумный план утратил смысл. Возникло слишком много «но»: яркий дневной свет, пышное убранство ладьи, потные солдаты — все это вдребезги разбило мои глупые надежды. Я заметила, как из-под пилона вышел верховный жрец Вепвавета со своими служителями и застыл, окруженный тонкими струйками фимиама, в ожидании странного гостя нашего бога. Я отвернулась.

— Ты куда? — прошептал Паари.

— Домой, — коротко ответила я. — Мне что-то нехорошо.

Ты все еще хочешь, чтобы я выяснил, как долго прорицатель пробудет здесь? — уточнил он. — Я иду в школу со служителями. У них можно узнать.

Я заколебалась, размышляя, потом кивнула.

— Да, — сказала я безропотно. Это было бесполезно. Даже если у этого существа три головы и хвост, я все равно хотела положить конец своему бесцельному неведению. Я подбадривала себя как могла.

— Помни, Ту, — прошептал мне в ухо Паари, — тебе нечего ему предложить.

Я резко повернулась и встретила его пристальный взгляд, в котором не было ничего особенного, но у меня возникло явственное впечатление, будто он уже заподозрил, что я решила предложить прорицателю. Оставив его, я протиснулась сквозь толпу и побежала к селению. Воздух стал густым и тягучим, мне было трудно дышать.

Мать и Паари вернулись намного позднее меня, и мать сурово выругала меня за то, что я была дома и не приготовила еду для вечерней трапезы. Но даже она поддалась всеобщему возбуждению, вызванному визитом знатного человека, и не стала меня наказывать. Я отвела нашу корову к воде, потом подоила ее. Усевшись все вместе в красном свете прощальных лучей заходящего солнца, мы поели хлеба и холодного супа, а потом отец вдруг попросил чистой воды, чем сильно удивил меня. Я принесла ему воды, потом села на пол, наблюдая, как он тщательно мылся. Мать скручивала фитильки для ламп, а Паари сидел в дверях, скрестил ноги, задумчиво глядя в сгущающуюся темноту площади. Потом отец попросил свои сандалии и кувшин нашего лучшего пальмового вина. Я кинулась исполнять ею просьбу, а мать удивленно взглянула на него поверх работы.

— Куда ты собрался? — спросила она.

Он пригладил руками влажные белокурые волосы и улыбнулся ей.