сделали по отношению к моему коллеге.

Учительница покачала из стороны в сторону головой, надула узкие, хорошо очерченные косметическим карандашом губы, будто хотела сказать: каков наглец!

– И много в вашей редакции еще коллег?

– Нет, всего одна девушка.

– Почему же вы не прихватили ее с собой? Я заодно убедила бы и ее. Надеюсь, после вас она сюда не приедет?

Она пытается острить, отметил я. Значит, уже не кипятится, как несколько минут назад, остывает.

– Это зависит оттого, в каком состоянии я вернусь обратно, – двусмысленно ответил я.

– Если бы это было возможно, я бы застелила вашу дорогу скатертью.

– За что ж вы так нелюбезны к журналистам?

– Я уже отвечала на этот вопрос…

На некоторое время нашу милую беседу прервал грохот и гул мотора. Мимо нас, подпрыгивая на ухабах и ударяясь днищем о землю, промчалось видавшее виды такси. Некоторое время мы с училкой смотрели на удаляющиеся красные огоньки габаритов.

– Кого это еще принесло? – вслух подумала она.

– Разве в Кажме нет такси? – удивился я.

– Видите ли, – язвительно произнесла учительница, – в отличие от вас, живущих на Побережье, у нас нет дополнительного заработка, и ездить на такси для нас непозволительная роскошь.

– В таком случае я с удовольствием и совершенно бескорыстно отвезу вас домой, – раздухарился я, стараясь перевести наш разговор в более мягкое русло, без подводных камней, порогов и водопадов. – На чашку чая, конечно, я даже не смею рассчитывать…

– И не мечтайте! – отрезала она. – Вы хотите, чтобы завтра утром вся Кажма говорила о том, что завуч привела к себе домой мужчину? Да еще ночью?

Ее больше беспокоят пересуды жителей Кажмы, чем муж, подумал я. Значит, не замужем.

– Я не мужчина, – неуверенно ответил я, пряча глаза. – Журналист, как и врач, при исполнении профессиональных обязанностей не имеет пола.

– Это вы расскажете девушкам на пляже в курортный сезон!

– Договорились! – ответил я и тронулся с места. – Называйте адрес!

– Адрес вам ничего не даст. Поезжайте прямо. Я скажу, куда повернуть.

Некоторое время мы ехали молча. Дорога, как я уже говорил, была разбита донельзя и давала мне моральное право тащиться со скоростью десять километров в час. Я едва касался педали газа. Мне хотелось, чтобы мы ехали к дому учительницы как можно дольше. Раз мне удалось ее разговорить, то я надеялся получить еще кое-какую полезную информацию.

– Журналиста кто-нибудь провожал? – спросил я, затормозив перед маленькой лужей.

– Не знаю. Вряд ли. Зачем его провожать? Он был на своей машине, а до трассы рукой подать. Мы попрощались вчера вечером, а из школы он ушел рано утром, еще до начала занятий.

– Значит, он ночевал в школе?

– В школе, в школе! – нехотя призналась учительница. – Я распорядилась поставить для него раскладушку в комнате славы.

Тут она повернула ко мне лицо и с подозрением произнесла:

– А почему вы не расспросили об этом своего коллегу? Почему вы спрашиваете меня, где он ночевал, с кем говорил и кто его провожал? Вы что, проверяете меня?

Я не ответил и попытался представить, какое было бы у нее лицо, если бы я сказал, что Лешка разбился сегодня в полдень на пути из Кажмы.

Мы выехали на площадь, посреди которой одиноко торчал фонарь. Это был первый работающий фонарь, который я увидел в этом городе.

– Центр города, – сказала учительница. Наверное, она посчитала своим долгом в знак благодарности попутно провести экскурсию. – Справа памятник Ленину. Рядом с ним когда-то стоял кинотеатр “Прогресс”. Теперь там просто руины… Налево, пожалуйста.

Забывшись, я придавил педаль чуть сильнее, чем следовало бы, и “жигуль” с глухим стуком въехал в залитую водой выбоину. Я вполголоса выругался. Учительница, хоть и подпрыгнула на сидении и едва не стукнулась темечком о потолок, все же не поняла, что побудило меня обронить нецензурное выражение. Видимо, скачки на автомобиле по улицам Кажмы были для нее привычным делом.

– А вот это наша школа, – сказала она и кивнула на боковое окно, за которым я с трудом разглядел темные контуры двухэтажного строения, окруженного крепкими деревьями. – У нас всего три класса: восьмой, девятый и десятый.

– А где же начальные классы? – спросил я без всякого любопытства, лишь бы поддержать разговор.

– В начальные классы идти оказалось некому. В Кажме уже много лет не рождаются дети.

Мне не хотелось говорить о неродившихся детях. Мне обязательно надо было выяснить, с кем еще встречался и разговаривал Лешка, но тут учительница приподняла плечи и взялась за дверную ручку.

– Остановите, пожалуйста. Приехали!

Я заглушил мотор и вышел из машины, надеясь, что наше расставание не будет слишком коротким.

– Вы здесь живете? – спросил я, кивая на крепкий двухэтажный дом из цилиндрованного бруса, больше напоминающий дачный коттедж.

Учительница кивнула, сунула ключ в замок калитки и отперла его. Я был на сто процентов уверен, что она пригласит меня на чашку чая. Мне понравился ее дом, огороженный забором из рабицы, с ровными узкими дорожками, выложенными из цветной плитки и строем кипарисов, похожих на вышколенных слуг. Неплохо, однако, живут в Кажме учителя!

– Этот дом остался мне от бывшего мужа, – словно прочтя мои мысли, пояснила учительница и нащупала где-то над дверью калитки включатель. Над нашими головами вспыхнул ослепительный свет фонаря. Он светил очень ярко, как пограничный электродуговой прожектор. Учительница повернулась ко мне. Свет падал на нее отвесно, и на ее лице появились неестественные тени, из-за которых она казалась старой и злой.

– Я хотел бы завтра утром встретиться и поговорить с Верой Шаповаловой, которая написала письмо, – сказал я.

– Это невозможно! – сразу же отказала учительница. – Она в больнице, и врачи никого к ней не допускают.

– Может быть, для меня они все же сделают исключение?

– Даже не пытайтесь… – Она вдруг взглянула на меня с плохо скрытым подозрением и добавила сухим официальным тоном: – А какие-нибудь документы у вас с собой есть?

Я полез в карман за командировочным удостоверением. Учительница, получив его из моих рук, повернулась так,