выскочил с кухни во двор.

А после с кухни выскочила и я…

Никаких шансов!!!

Глава 7

Глава 7

— Что ты здесь делаешь? — хорошо прищурившись, я смогла увидеть, что я в комнате нахожусь уже не одна.

В темном углу, где находилось кресло, и куда не достигал свет полумесяца со стороны окна я отчетливо видела фигуру. Она принадлежала мужчине, который тихо расположился на мягкой мебели, а перед этим не удосужился постучаться в дверь прежде чем войти в чужую собственность или для начала подождать утра.

Нет, он наглым образом вторгся в мою спальню по непонятным для меня причинам.

Добить меня решил?

— Уже поздно…

Мои слова утонули в мужском полушепоте.

— Что именно?

И вопрос прозвучал настолько двусмысленно, что я просто не нашлась как ответить. Я забыла прикрыться одеялом, который сполз к ногам, пока я спала, я забыла слова, что хотела выставить ночного гостя за порог, что хотела возмутиться.

Действительно, что именно. То, что середина ночи не самое удобное время, чтобы принимать в личной комнате незваных гостей не пришла в голову этому самому наглому гостю.

А прикроватные часы показывали третий час.

В комнате воцарилась тишина. Такая, которая и должна быть глубокой ночью, когда жители дома уже крепко спят и слышен каждый вдох и выдох. В ней же сейчас слышался тандем — потревоженная я дышала часто, как и Максим, как после…

Мысль ударилась о еще полусонное сознание.

Такое тяжелое дыхание бывает после бега.

Максим бегал? В три часа ночи? В лесу? А потом решил навестить давнюю подругу, вторгшись в ее комнату пока она спит?

Тело покрылось мелкой дрожью.

Не маньяк ли он случаем?

— Ты бегал? — на два слова понадобился почти весь воздух в легких, и то, прозвучало сипло.

— Да, захотелось, — короткий ответ и снова тишина.

В ней ощущался дискомфорт.

После ужина я сразу поднялась в свою комнату, после чего ни разу из нее не выходила. Я больше ни с кем не виделась, а меня никто не тревожил. Кроме бабушки, которая принесла мне пару пирожков и стакан теплого молока. А вместо того, чтобы поблагодарить, я просто разревелась в ее уютных объятиях.

Бабушка гладила меня по волосам, тихо подпевала себе под нос детскую песенку и молча вытирала влажность с моих щек. А после не обронив ни слова просто вышла, оставив меня гореть в стыду от допущенной слабости. Не стало плакать взрослой женщине…

Даже если душа разрывается на части.

Даже если выть хочется.

И уехать…

Эта мысль не покидала меня весь остаток вечера, с ней же я и уснула. Как именно, я не помню. Я просто залезла под одеяло, лежала клубочком, слушала звуки подвывания морозного ветра на улице и хотела только одного — уехать отсюда подальше.

Уехать туда, где сейчас улыбается мое счастье, моя отрада и мой отколовшийся навсегда кусок души.

Меня задерживала понятная причина.

А потом я с грустной улыбкой просто отрубилась, пока в один момент не начала ворочаться в постели и вынужденно вылезать из сна из-за дискомфорта. Такое бывает, когда на тебя слишком пристально смотрят.

Максим, не стесняясь, расположился как у себя дома и довольно ощутимо меня рассматривал. Я аж вздрогнула, когда поняла в чем дело.

Дрожь усилилась. И я не знаю точно отчего — в комнате похолодало, но не так сильно, каким холодом меня обливал Максим. Тень не убавляла ни одного градуса

Дискомфорт никуда не делся. Тишина давила, а короткий ответ, брошенный будто из милости, просто злил.

— Что ты здесь делаешь, Максим? — наконец я пришла в себя и позволила этой злости вылиться в вопрос.

Как бы я не старалась выцепить хоть одно выражение лица, тёмный угол хорошо скрывал глаза моего гостя.

— А ты? — низкий тембр отозвался волной мурашек.

Я бы сказала, что вопрос был глупым, я в своей комнате вообще-то сплю, но не скажу, потому знала Максима. Он хоть и был, как говорят, своим пацаном с района, участвовал во всех драках и уличных боях, был хулиганом и бунтарем, хамом и тем еще занозой, но его никогда нельзя было назвать дураком. В школе он умудрялся и статус главного заводилу сохранять, всех бесить и злить, и одновременно получать похвалу. За хорошие оценки, за активность в спортивных турнирах, за здоровый образ жизни.

Но вопрос все равно тянул на глупость.

— Максим, — я устало вздохнула. — Что тебе надо?

А мысленно добавила, издеваешься?

— А тебе? — тут же последовал встречный вопрос.

— Мы играем в вопросы?

— А ты хочешь поиграть?

Как бы Максим не старался говорить шепотом, мне казалось, что его бас слышится аж на кухне. А я замолкла и уставилась в черный угол. Говорить то мне все равно нечего. И узнать что-либо мне тоже не позволят.

Это так было похоже на наши давние отношения, что сердце предательски екнуло. А женская гордость на нее тут же шикнула, нечего разводить здесь влажность.

— Значит пять лет? — после паузы раздалось в тени.

— Что именно? — настал мой черёд издеваться.

Мы всегда должны быть квиты, так мы привыкли — отвечать любой взаимностью.

— Значит Анна Явницкая вот уже пять лет как студент экономического факультета? Как ты умудрилась?

— Откуда ты знаешь? — поспешно спросила я. И пожалела. Что значит умудрилась? Ну я тебе дам. — Ты вроде не урод, чего скрываешься в тени?

И снова не то, что крутится в голове.

— Вот спасибо, значит ты считаешь меня красивым? — сарказм сочился из его уст точно сок перезрелого персика.

С этими словами Максим с ужасным скрипом, кажется даже специально, передвинул ножки кресел ко мне поближе и к свету от ночной луны.

Глаза глядели прямо, не скрывая азартного блеска. Не как в лесу. Тогда они горели злостью. Не как за столом. Тогда холод излучал каждый взмах ресниц.

— Зачем тебе меня видеть? Зачем тебе вообще это желание?

— Я привыкла смотреть в глаза человеку, с которым разговариваю, особенно когда он самый тайно проник в закрытые для него довери.

Максим засмеялся. Голосом полный презрения. Это вторглось в сознание ушатом воды. Этот тон не был похож ни на один другой, которым меня одаривали. Даже когда я в детстве сожгла его школьную форму. Тогда он получил по полной программе и от родителей, и от преподавателей, ведь школа не допускала к занятиям без формы. Кто же знал, что его родители уже тогда испытывали финансовые трудности. Но и тогда он себе не допускал лишнего.

— Ты боишься?

— Ты