«Даже твои аллюзии становятся ужасными. Туман из пыльцы? Это можно было положить в основу неплохого стихотворения…»

Два с половиной месяца назад Три Саргасс написала неплохое стихотворение: плач по близкому другу, умершему глупо и бесполезно, а теперь вот это. Туман из долбаной пыльцы и изысканная тюремная камера вместо кабинета.

Она подняла зрачок, совершила микродвижение влево и подтвердила, что послание-запрос предназначено для нее.

Двадцать минут спустя, когда рассвет только-только начал проникать в ее окно, проливаться на дисплей облачной привязки взбалмошными, ухудшающими видимость лучами, Три Саргасс добавила последние штрихи ко второй по уровню глупости идее за всю ее карьеру в министерстве информации. Она сделала это под решительно веселый голос четвертого заместителя Семь Монографии, который напевал себе под нос новейшую, попавшую в лучшую десятку аранжировку «Песни Рекламации №5» – эта долбаная песня оставалась в списке вот уже три недели, – несясь по коридору, что он проделывал каждое утро. Семь Монография, по крайней мере, прекрасно чувствовал интонацию и умел подражать, хотя у него при этом имелась нехорошая склонность – песню могло заесть у него в голове, и он долгое время пел ее всему офису… но никто не мог благозвучно пропеть две строки подряд без искусственной поддержки, а некоторым и пытаться не стоило. Третий заместитель министра, как и любой заместитель из шести, имел право допускать персонал министерства к просьбам девятнадцатого приоритета, а тут имела место целая просьба с половиной. Яотлеку Девять Гибискус где-то на границе Тейкскалаана требовался специалист по первичному контакту, обладающий дипломатическими навыками, – и требовался еще вчера. Для разговора с теми самыми непостижимыми инородцами, которых Махит Дзмаре использовала для предотвращения гражданской войны. Это произошло на глазах Три Саргасс, захваченной странной серьезностью своего посла-варвара.

Ее облачная привязка пульсировала светлым золотом, извещая о полученном сообщении.

Последний шанс, подумала Три Саргасс, последний шанс для пересмотра решения. Последний шанс не подставить себя под крайне утомительный дисциплинарный разговор по возвращении.

Она моргнула, соглашаясь на положительный ответ, пока не успела передумать. Она чувствовала что-то вроде головокружения, словно уже оказалась в невесомости и покинула планету, и в то же время ощущала испуг, осознавая реальность происходящего. Она подумала об Одиннадцать Станке, ее поэтическом идеале, ее герое, авторе «Писем с нуминозного[4] фронтира», который в одиночестве находился среди инородцев – эбректи. Может ли быть, что ей достанется нечто худшее? Несомненно, но, может быть, не сильно хуже? «Пошел в задницу, еще посмотрим, кто кого», – прозвучало в голове навсегда смолкшим голосом Двенадцать Азалии, и она почувствовала радость вместе с горечью. Первая из глупейших ошибок в карьере Три Саргасс – вера, что министерство, которому служили она и Двенадцать Азалия, защитит их обоих во что бы то ни стало, даже перед лицом неминуемой войны. Какое же глупое решение породила эта вера! И умерла вследствие этого решения не она.

Не она и не Махит Дзмаре. Махит, которая на полпути превращения в местную жительницу из варвара поцеловала Три Саргасс; Махит настолько отейкскалаанилась, что Три Саргасс и представить себе такого не могла. Махит до побега от всей концепции Тейкскалаана… Три Саргасс поняла, что ей не хватает Махит. Может быть, это стоит исправить, пока она губит свою только начинающуюся политическую карьеру во благо Империи.

* * *

Когда Махит в последний раз позволила втянуть себя в интриги двора – и разве Лсел не возражал категорически против сравнений его с тейкскалаанским императорским дворцом, этой клоакой разрушительных козней и ударов в спину, негодяем в каждой хоть капельку антиимперской голограмм-проекционной драме, – она не отдавала себе отчета в беге времени. На сей раз, бесшумно идя в обуви на мягкой подошве по палубам станции, петляя преднамеренно случайным маршрутом в направлении к центральному корабельному ангару, она почти слышала, как ведут свой счет секунды. У нее было шесть дней, и ни секундой больше, до того как Советник Амнардбат вызовет ее в неврологический кабинет, до того как весь Лсел узнает, что у нее в голове была не одна, а целых две имаго-версии Искандра Агавна. Шесть дней в лучшем случае.

«Мы умрем на столе». Вскрытые скальпелем в руке нейрохирурга из «Наследия», который дрогнет слегка, но достаточно для того, чтобы случайно – безусловно случайно! – перерезать ее спинной мозг. Хирургический шрам в том месте, где Пять Портик установила имаго-машину мертвого Искандра в черепную коробку Махит, побаливал. Она отрастила волосы, чтобы закрыть это место, ее мелкие кудряшки теперь были гораздо длиннее, чем когда-либо за долгие годы.

, – сказал Искандр со слабой ухмылкой.

«Не представляй».

В Городе тоже имелись часы. Она запустила их в то мгновение, когда начала расследовать смерть своего предшественника… или их задолго до этого запустил Искандр, когда пообещал умирающему в своем великолепии императору имаго-устройство и вечную жизнь. Это было все равно что привести в действие детонатор на взрывчатке. Но Махит не заметила ускорения времени, уменьшения числа вариантов, пока не пробыла в Тейкскалаане долго. По крайней мере, на сей раз она могла видеть надвигающуюся на нее пустую голую стену приближающегося дедлайна. Сейчас она бы уже не удивилась.

«Я не хочу никакой встречи, Искандр, я хочу разговора. Мы идем в бар».

Махит все еще ощущала его смех – ощущала его электрической пульсацией в нервах, как всегда с ней случалось; только на сей раз оно, дойдя до ее мизинцев, перешло в невропатическую боль в локтевом нерве. Она уже привыкла к этому настолько, насколько возможно. Пока боль не распространяется, не превращается в онемение, все будет в порядке, решила она. Внешне она ничем себя на выдавала. О том, что случилось с ней и Искандром в Тейкскалаане, знали очень немногие, и все они были либо… ею и Искандром, цельной личностью, какую им иногда удавалось представлять собой, или остались в Тейкскалаане.