Ужасный день 19 января, когда я впервые пришел в сознание, а меня никто не навестил, остался в прошлом – это я могу сказать точно. Теперь я знаю, что мама со мной и она не сдалась. Еще я знаю, что бабуля тоже с нами. Но гвоздь программы ждал меня впереди, и это, доложу я вам, было нечто. Через несколько минут после маминого ухода явилась бабушка Одетта. Она как ни в чем не бывало принялась болтать с Шарлоттой, она же Софи Даван, но я сразу догадался: бабуля что-то задумала. Она сделала вид, что в курсе маминой затеи, хотя я точно знал, что это не так. Бабуля – та еще лиса. И Шарлотта все ей выдала, а она на голубом глазу слушала ее и кивала.

Потом Шарлотта вышла из палаты, а бабуля наклонилась ко мне и шепнула, что не собирается отпускать маму одну в незнакомую враждебную страну, что ей очень жалко бросать меня на несколько дней, но она уверена, что я ее пойму. Что маме, конечно, не надо ничего говорить: она будет следить за ней издалека. Не сомневайся, бабуля, я буду нем как могила. Подумав это, я зашелся от смеха. Будь я в нормальном состоянии, я бы сложился пополам, и вообще к вечеру у меня от смеха наверняка разболелся бы живот. Вот бы превратиться в маленькую мышку, прошмыгнуть за ними и посмотреть, какое будет у мамы лицо, когда она обнаружит бабулю.

Я обожаю свою мать. Я обожаю свою бабушку. Они супер. С нетерпением жду рассказа об их токийских приключениях. Подозреваю, что это будет круто.

Ночью мне не спалось – из-за разницы во времени и из-за звуков, издаваемых соседкой по постели. Я лежала без сна и размышляла. О своей жизни. О своей матери. О нас.

С незапамятных времен я была псевдобунтаркой Тельмой, якобы восстающей против всего на свете, в том числе против всякой ерунды. Мать назвала меня Тельмой вовсе не под влиянием фильма, вышедшего в девяностых, – для этого я слишком стара. Я родилась в 1977-м, когда весь мир тащился от Тельмы Хьюстон, исполнявшей суперхит Don’t Leave Me This Way; наша Одетта была ее фанаткой. Разумеется, сегодня мои новые знакомые, узнавая мое имя, вспоминают «Тельму и Луизу» со Сьюзен Сарандон и Джиной Дэвис. Когда вышел фильм Ридли Скотта, я была восторженным подростком и моментально примерила на себя историю двух сильных сексуальных женщин, в которых увидела что-то вроде идеального образца. Никогда не верившая в Бога, я восприняла фильм как знак судьбы: отныне собственное имя означало для меня нечто гораздо большее, чем старая сорокапятка с песней в стиле диско. Я знаю, что концовка у фильма не слишком счастливая, но в моей жизни он сыграл позитивную роль. Тельма и Луиза символизируют для меня женскую свободу. Они ничем не обязаны мужчинам, ничего от них не ждут и самостоятельно справляются со всеми своими проблемами.

Когда я забеременела и приняла сознательное решение сохранить ребенка и воспитать его без отца, я очень надеялась, что у меня родится девочка, которую я назову Луизой. Но Луиза оказалась мальчиком. Так вышло, и я очень этому рада. Луи – единственный в мире мужчина, которым я дорожу.

Мать тоже воспитывала меня одна. Одетта принадлежит к поколению бунтарей шестьдесят восьмого года. Она всегда сражалась за право распоряжаться своим телом, за свободомыслие, чем неизменно вызывала у меня восхищение. Я росла без отца, погибшего во время демонстрации против закрытия металлургического завода. Мне тогда не было и года, но верность матери идеализированному образу этого несравненного, безупречного человека перечеркнула всякие надежды на обычную семейную жизнь. Она чтила память о нем, отважном профсоюзном деятеле, и, сколько я себя помню, продолжала борьбу. В ее жизни больше не было ни одного мужчины. Свое горе она глушила участием в политических акциях и работой – преподавала в начальной школе в неблагополучном районе. Всем равные шансы на успех, моя милая! Как я ею восхищалась! С каким удовольствием ходила с ней на митинги! Помню первомайские демонстрации: сначала я сидела у нее на плечах, несколькими годами позже уже держала край транспаранта и наконец – свой флаг. Я гордилась ею, гордилась собой, гордилась памятью отца.

Потом я стала старше. Переходный возраст принес беспокойство, стыд и яростное желание стать такой, как все, следовать диктату брендов, фирм, американских звезд и стереотипов красоты. Мне надоели бесформенные фуфайки с портретом Че Гевары, домашние стрижки и стоптанные кроссовки. Мне обрыдло отвергать мир капитала и вести какую-то альтернативную жизнь, мешавшую общению с компанией крутых одноклассниц и вызывавшую презрительные насмешки у мальчишек, таких привлекательных в кроссовках Air Jordan, безразмерных свитерах Poivre Blanc и спортивных костюмах Adidas с расстегнутой у щиколоток молнией.

Я не понимала, почему мать не позволяет мне жить нормально, не понимала ее тотального отторжения и не желала с этим мириться. Я ее возненавидела и нарочно стала во всем поступать ей наперекор. Меня бесил ее нелепый вид, тощие кривые ноги в заношенных джинсах, бесила ее манера курить, зажав сигарету большим и указательным пальцем, бесили ее припорошенные сединой лохмы, схваченные одной и той же бесцветной заколкой. Меня достал ее ковбойский свист, суровый взгляд, хлесткие словечки; меня злило, что она осуждает мой образ жизни. Я не пожалела сил, чтобы стать воплощением всего, что вызывало у нее отвращение. В ее глазах я была безответственной матерью, спалившей в топке профессионального успеха свои лучшие годы и озабоченной объемом продаж международного холдинга, который занят выпуском бесполезной продукции да к тому же последовательно переводит производство в другие страны.

Единственное, что нас еще связывало, это Луи. Я никогда не запрещала Луи видеться с бабушкой. Никогда. Для меня это был вопрос принципа – пусть знает о своих корнях. Раз в месяц мы втроем собирались на бранч. Туда мы и направлялись в тот субботний день седьмого января.

Проворочавшись всю долгую ночь без сна, я решила смириться с судьбой. Мать была здесь, со мной рядом, в десяти тысячах километров от Парижа. А я пообещала Луи, что выполню все пункты его программы чудес буквально, так, как они записаны у него в дневнике.

В том, что касалось японского эксперимента, Луи составил список конкретных мероприятий под следующим заголовком:

Провести в Токио офигительный день с человеком, которого я люблю больше всех на свете

(пока это мама)

Должна сказать, что пометка «пока это мама» произвела на меня странное впечатление. Кое-как я ее проглотила, но мысль о том, что рано или поздно найдется кто-то, кого он полюбит сильнее, чем меня, больно царапнула мое бедное разбитое сердце и мое гипертрофированное эго. Потом я вспомнила, что в его возрасте тоже не знала, что когда-нибудь больше всех на свете полюблю именно его; тогда я решила не заморачиваться по поводу этого замечания в скобках. Изначально я думала, что выполнять этот пункт программы буду в одиночестве, поскольку провести «офигительный день» в Токио с самым любимым человеком для меня означало провести его с Луи. Строго говоря, это было нарушением правил игры. Луи мечтал о путешествии вдвоем и ясно об этом сказал. Но, кроме Луи, у меня не было любимого человека. Как ни печально это признавать. Следующей в списке потенциальных кандидатов шла моя мать.