Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты был брауни? – хихикнула я.
– Ну нет. Я был мужественным бойскаутом-волчонком.
– Разумеется, – продолжала улыбаться я.
– Спасибо, что сказала мне о своем сумасшествии. Я думал, я один такой.
Вот это мне в нем особенно нравилось: что он понимает и прощает мои неврозы. Я придвинулась ближе. Он машинально приподнял руку, и я прижалась к его груди.
– Могу сказать тебе еще одну вещь?
Я старалась перейти эту грань, понять, что он за человек. И как можно быстрее, пока Уолли не появился на свет. Поэтому я хотела рассказать ему одно из ранних детских воспоминаний.
– Я буду очень рад, если ты расскажешь мне еще что-нибудь о себе.
Джек всегда любил слушать мои истории. Не просто кивал, как делал Бен, побуждая меня быстрее заканчивать рассказ. Не говорил: «Да, ты мне это уже рассказывала» или «Мне кажется, ты слишком на этом зацикливаешься».
– Когда мне было лет пять, я думала, что все, у кого большой живот, ждут ребенка.
Я ощутила, как он смеется, а кот недовольно заелозил.
– Ты невероятно милая, – Джек старался выглядеть серьезно, хотя вокруг глаз засветились лучики. – Так что мамы и папы…
– Один из них рожал ребенка. Они сами выбирали.
– Вот это равенство! А когда ты поняла?
– Уже в медшколе, – пошутила я, и он улыбнулся.
– Люблю узнавать новые черточки Рейчел.
Так он это называл.
После двух месяцев нашего знакомства он составил список и опубликовал его вместо еженедельной колонки под заголовком «Пятьдесят черточек моей девушки, которые я обожаю». Начиналось так: «1. Как она закидывает голову назад, когда смеется по-настоящему». Я читала со слезами на глазах. Никто и никогда ничего подобного для меня не делал.
– Давай мы сделаем это, – попросил он тихо, и я знала, что он имеет в виду под «этим» и «мы». И что-то в его откровенном желании, в его явной любви ко мне заставило меня согласиться.
– Я выставлю свою квартиру на продажу.
– И переедешь жить с нами?
Он расплылся в широкой улыбке, глаза сияли. Все его тело вдруг сразу стало спокойным, будто долгие месяцы жило в напряжении.
«С нами» стало решающим. С ним и с Говардом.
– Да, – сказала я.
– Но придется куда-нибудь переехать. На новое место.
Потом я все думала про Мэтта Дугласа. Взяла в ванную айфон, поискала о нем информацию в сети. Ни одного подходящего результата. Будто Мэтт Дуглас никогда ничего не делал: ни нападения, ни «зверского преступления». Но как я могла сказать об этом Джеку?
Я вбила в поиск заголовок письма, не удержалась. «Ничего не найдено».
Удовлетворенная результатом, я выключила телефон и со стуком уронила его на пол рядом с ванной.
Год назад
– Можно еще подождать, – говорила я мальчику. На ноге у него была фиксирующая конструкция, кожа в пятнах и синяках, будто покрытая черной плесенью. – Можем пока оставить фиксатор.
– Эта штука весит четыре кило, – ответил он. – Достала уже. И ведь нет гарантии, что кость вообще срастется.
– Да, – согласилась я. – Но альтернативой будет…
– Хочу избавиться от этого, – настаивал он, – покончить с этим. Не будем продлять мучения.
– Поговорю с твоей мамой. Не надо мне было обсуждать это наедине с тобой.
– Потому что я ребенок?
Широко разведя руки, я честно ответила:
– Да.
– Вы удалили почти всю кость. Давайте с этим закончим. – Он отвернулся от меня.
– Посмотрим, – я поправила ему постель, хотя это и не моя обязанность.
Он посмотрел на меня:
– Все это бессмысленно. И только отвлекает.
– Отвлекает?
– Вся эта чушь – насчет спасти ногу. Ни к чему тратить время, лекарства, все эти ресурсы. Не надо ее спасать. Я видел, какие сейчас протезы, прекрасно ее заменят. Давайте не упускать из виду главную цель.
– Поверь мне, ты в хороших руках. И никто не отвлекается.
– Рейч, мне очень страшно.
– Я знаю.
– А вам?
– Страшно ли мне? – переспросила я.
У него на подоконнике стояла ваза с подсолнухами. Конечно, не полагалось держать цветы их в палате – слишком большой риск микробного заражения для иммунноослабленного пациента. Но он сам собрал букет и так был ему рад, что я отступила от правил.
– Да. За меня. Только честно.
Он посмотрел на меня, глаза у него были темно-синие, почти фиолетовые.
Я ответила честно:
– Да. Я бы хотела, чтобы у тебя не было этого диагноза и мы могли гарантировать излечение и быстрое срастание твоих костей.
– Отрежьте ногу. Хотя бы с этим закончим.
– После операции будет совсем иное настроение. Обратно не пришьешь.
– Как говорится, «если есть у человека «зачем» жить, он вынесет любое «как».
– Откуда цитата?
– Ницше.
– Так ты, оказывается, нигилист?
На его лице появилась улыбка. Во время лечения он заинтересовался философией и все время выдавал что-нибудь такое. Мне это нравилось, я запоминала подобные моменты из бесед. Иногда это напоминало разговор с вундеркиндом или пророком.
– Нет, просто цитата нравится. Когда опять начнется химия, мне станет лучше.
Он был прав. Ампутацию провели через две недели. Хирург сказал, что у мальчика «неожиданно трезвый взгляд на жизнь». Такое ощущение, что он знал больше, чем любой из нас.
Об операции я в тот же день рассказала Бену. Он не всегда слушал рассказы о работе, а для выражения радости и соболезнования использовал одни и те же готовые фразы.
– А, тот, которого ты искала в Гугле, – кивнул Бен.
Он часто так отвечал, словно хотел подчеркнуть, как мы много разговариваем.
– Не знаю прям… С мамой… и вообще все – это как-то параллельно идет.
Маме поставили диагноз как раз перед тем, как я впервые увидела мальчика. У меня в сознании они были связаны.
У нее рак и у него. У мальчика гиперопекающая мама, а моя – пофигистка.
– Знаешь, что я тебе скажу, Рейч? – говорил Бен с заботой в голосе, но с интонацией человека, которого запутывают ненужными сложностями. – Не стоит так в этом копаться.
И включил свою игровую приставку.
Я ничего не ответила: он был прав.
Сейчас