Второй случай очень похож на первый. Здесь тоже пришлось столкнуться с равнодушием и глупостью. В середине 1996 года мы переезжали на другую квартиру. Для прописки по новому месту жительства мы вместе с приехавшим из США сыном посетили полицейский участок. Сотрудница паспортного стола предложила заполнить формуляры на каждого члена семьи, что мы и сделали, заполнив также за Машу, причем сын подписал ее формуляр своей подписью с пометкой, что мать не в состоянии сделать это сама вследствие болезни. Когда он возвращал бумаги служащей, та устроила настоящий скандал, пытаясь уличить сына в подделке подписи, в буквальном смысле слова схватив его за руку. Сын тактично объяснил ей, что это никакая не подделка, а его личная подпись с письменным уведомлением, почему он ее поставил. Осознав несостоятельность своих претензий, сотрудница тем не менее предложила рядом с подписью сына поставить три крестика, которые Маша должна была вывести собственноручно. Мы оба, и сын, и я, были крайне возмущены, потому что сделать это самостоятельно моя жена никак не могла. «Тогда помогите ей», — посоветовала служащая. На нас смотрели равнодушные непонимающие глаза «блюстительницы закона». Сын категорически отказался принимать участие в этом фарсе, где подпись его матери пытались подменить тремя крестами.

К началу 1996 года у Маши возникли проблемы с приемом лекарств. Вместо того чтобы проглотить таблетку, Маша разжевывала ее и, чувствуя неприятную горечь, естественно, выплевывала. В следующий раз она уже категорически отказывалась от лекарства, и никакие уговоры не помогали. Приходилось прибегать к хитрости, пряча таблетку в хлеб или в иную пищу. Но и такой способ не всегда оказывался эффективным.

Порой Маша забывала, где она находится. Течение жизни утратило свои формы и размеры. Маша путалась в датах, календарь ей больше был не нужен.

Ей становилось все хуже и хуже. Она боялась общественного транспорта, порой не узнавала знакомых. К концу 1996 года у нее вновь начали появляться галлюцинации, возникало желание куда-то бежать, она металась из комнаты в комнату. Однажды я застал ее в тот момент, когда она надевала себе на голову полиэтиленовый пакет. Это была ее единственная попытка уйти из жизни.

И хотя период с 1993 по 1996 год был относительно спокойным, болезнь прогрессировала. Маша разучилась самостоятельно принимать пищу, стала медленнее передвигаться, неуверенно чувствовала себя на лестнице. Страх и утрата координации часто приводили ее в состояние оцепенения. Однажды она не смогла сесть в машину, потому что пыталась пристроиться не на сиденье, а на внутренней стороне открытой двери автомобиля.

Я уже несколько раз упоминал, что Маша очень любила музыку. В хорошие времена мы с ней часто ходили на концерты. Но болезнь отняла у нее и эту радость — она не выдерживала более одного отделения. Нужно ли говорить о том, что даже туалет она не могла посещать самостоятельно.

В 1996 году произошел один эпизод, о котором я не могу не рассказать. На какое-то время ко мне возвратилась прежняя Маша. Стояло лето. Звучала музыка. Поддавшись ее очарованию, моя жена вдруг направилась ко мне. Я тоже устремился к ней, и мы стали танцевать. «Ты знаешь, — вдруг задумчиво сказала Маша, — мы прощаемся с нашей молодостью».

В начале того же 1996 года мы еще все вместе отмечали Машино шестидесятилетие. Сохранились снимки юбилея. На них Маша приветливо улыбается. В то время она была уже очень молчалива, но всех узнавала. В начале юбилейного вечера она была оживленной и активной. Гости были приятно удивлены ее внешним видом, свежестью, радостным сиянием глаз. Казалось, Маша избавилась от своего проклятого недуга. Однако уже через полтора часа признаки болезни начали настойчиво проявляться. Появились нервозность, раздражительность, непонимание происходящего.

Традиция отмечать день рождения моей жены сохранилась и в последующие годы. И хотя она уже носит чисто символический характер, ни я, ни близкие нам люди никогда не забываем об этом дне.

Я человек очень эмоциональный, порой не сдерживающий себя ни в словах, ни в поступках, но мне никогда не хватало времени для глубокого самоанализа. Жизнь заставляла меня откладывать чувства в дальний ящик, и только болезнь моей жены научила не скрывать слабость и слезы. Я перестал этого стыдиться и, к счастью, я всегда мог найти в себе новый импульс энергии и сил, благодаря которым справлялся с ударами судьбы. Болезнь жены ни на минуту не давала о себе забыть, захватывая очередные рубежи. И я считал своим долгом поддерживать Машу в относительно нормальном физическом состоянии. Прогулки, купание, различные физические упражнения — все это составляло распорядок ее дня.

Из имеющейся у меня литературы по медицине и из разговора с профессором Салету я узнал, что БА состоит из трех стадий и семи фаз. К середине 1997 года состояние моей жены находилось во второй стадии развития болезни, что соответствовало промежуточному положению между пятой и шестой фазами. Шел седьмой год со дня проявления первых признаков заболевания. Маша, как я уже говорил, не могла обходиться без посторонней помощи, но, тем не менее, была еще способна эмоционально реагировать на различные жизненные ситуации и явления. Например, она всегда, до самого последнего момента, очень радовалась приездам сына, задавала ему вопросы, внимательно слушала его ответы. В 1996 году в нашей жизни было несколько страшных часов, которые Маша переживала так же остро и болезненно, как и я. Самолет, на котором должен был лететь наш сын, разбился. Я узнал об этом по телевизору и долго сидел на телефоне, пытаясь получить какую— нибудь информацию. Конечно же, я не скрывал своих эмоций. Казалось, Маша относилась к происходящему безучастно. Она как ни в чем не бывало возилась на кухне, и вдруг я услышал ее громкие рыдания. Оказывается, она все поняла и сквозь слезы просила меня: «Скажи, что его там нет». Трудно передать, какие чувства мы испытали, когда узнали, что наш сын на самом деле не летел тем самолетом. Это была наша общая радость.

Пролетали дни, приносящие все новые и новые горести. Образ любимого человека разрушался, деформировался. Все происходящее напоминало бред или страшный сон. Трудно было смириться с собственной беспомощностью, наблюдая распад личности близкого и дорогого человека. Иногда мне казалось, что придет прежняя Маша и поведает мне о новых событиях, планах, идеях.

Со временем я тоже начал сдавать. Внутренняя усталость от всего пережитого смешивалась со свойственной мне сентиментальностью. Я больше не мог посещать наш загородный дом, на который Маша затратила столько сил и трудов, создала особую атмосферу, вложила свою душу и сердце. Утрата далась мне очень тяжело, но выхода не было. Я никогда бы не стал жить в этом доме без Маши.

Я уже смирился с тем, что моя жена абсолютно зависима, и ей нужны постоянный уход и внимание. Но вот к чему я никак не мог привыкнуть, так это к ее разговорам с зеркалом. Они удручали и угнетали меня. Спустя некоторое время эти монологи сменились устрашающими галлюцинациями. Мне трудно сейчас восстановить в памяти все подробности подобных состояний, но я не мог оставить их без внимания. Договорившись с доктором Салету о встрече, мы с женой уже на следующий день пришли к нему на прием. В начале своего повествования я описывал особняк профессора, окруженный красивым парком, из которого непосредственно к дому вела длинная лестница. Но со мною рядом шла теперь совсем другая Маша. Она уже не могла преодолевать ступени с той легкостью, с какой делала это раньше, в начале нашего знакомства с профессором. Сейчас, спустя пять лет, первая же ступенька вызвала в ней оцепенение и страх. К счастью, дом располагался так, что, минуя лестницу, в него можно было попасть через окно. Окном мы и воспользовались. Подобные моменты Машиной беспомощности я переживал особенно остро.