Хотя государя встречают строем – при параде, в киверах…

И все же медлить не следовало. Надо поскорее вернуться в полк.

Но где его искать?..

Сен-При осмотрелся – и начал узнавать окрестности. Да ведь именно по этой дороге он ехал нынче утром на встречу с незнакомцем! Итак, где бы ни находилось место, в котором он провел самые дивные часы своей жизни, оно не может быть очень далеко… ведь отнесли его туда на руках!

Он найдет это место, найдет!

Сен-При понукнул коня и помчался в полк.

На его счастье, в этот день не было ни проверок, ни смотров, ни визитов высшего командования. Отсутствие Сен-При на обеде прошло незамеченным: приятели, знавшие, что он уехал на какую-то встречу, сочли, что это было любовное свидание, и отвели начальству глаза, сообщив, что Сен-При мается головной болью и отправился к лекарю.

Добродушный командир, Егор Карлович Арпсгофен, недавно произведенный в генерал-майоры, придираться к сему откровенному вранью не стал, хотя прекрасно знал, что полковой эскулап именно в этот день отбыл в Петербург по семейным делам. Арпсгофен очень хорошо помнил свою молодость (сам он примерно десять лет назад был предан суду за то, что женился на женщине, которую увел от венчанного супруга, и лишь безупречное боевое прошлое помогло ему избегнуть разжалования и продолжать военную карьеру), а потому только снисходительно усмехнулся – и допытываться о подробностях того, где Сен-При был и где он потерял фуражку, не стал.

Все манипуляции, необходимые для восстановления формы, Сен-При проделал уже после отбоя. Мастер, должным образом поманежась, согласился сработать новый головной убор, и взяться за это обещал завтра с утра пораньше.

Сен-При побрел в казарму, улегся, и вот тут воспоминания о волшебных часах, проведенных в объятиях незнакомки, вновь нахлынули на него, отгоняя сон.

– Слышь, Пузырев, – толкнул он в бок приятеля. – Не знаешь ли ты, чьи поместья вокруг Павловска лежат?

– Чего? – зевнул тот. – Тут почти все – государевы земли, это всем известно. Конечно, есть несколько старых имений… Но я из помещиков знаю только Алкивиада нашего. Вроде бы Графская Славянка, приданое его жены, здесь находится. Совсем близко, верстах в пяти.

– Алкивиада? – повторил Сен-При. – Это флигель-адъютанта Самойлова, что ли?

– Ну да. Жена у него – красота несусветная, с виду мраморная статуя, а в очах такой огнь пылает…

– Да ты, брат, поэт, – усмехнулся Сен-При.

Он не раз видел в обществе, особенно на придворных балах, красавца, кутилу и игрока Николая Самойлова. Рассказывали, что некогда граф Николай был влюблен в прелестную Александру Ростовцеву-Давыдову, да мать их браку почему-то воспротивилась, и Николаю сосватали самую красивую женщину, какую только видел в своей жизни Сен-При, – Юлию Пален, бывшую фрейлину государыни Елизаветы Алексеевны, и, как говорили, одну из недолгих фавориток императора Александра Павловича. Немало страниц в альбоме Сен-При были испещрены попытками запечатлеть восхитительную красоту этой женщины, воплотившую в себе лучшее, что только могло быть присуще итальянскому типу, причем в попытках сих не было ни следа карикатурности – только безграничное восхищение графиней Самойловой.

На миг мелькнула бредовая, жаркая мысль – а вдруг?! – но тотчас Сен-При вспомнил высоченного, белокурого, голубоглазого и неотразимого Самойлова – и сравнил с ним свою собственную персону. Многие дамы говорили, что Сен-При хорош собой, однако сам он всегда страдал оттого, что и росту был невысокого, и глаза имел самые обычные, светло-карие, а не сверкающие голубые или жаркие черные, и волосы у него самые обычные, русые, как у всех…

Свою внешность он оценивал невысоко. Прекрасная Юлия Самойлова, роскошных форм, почти такая же высокая, как муж, небось, не взглянет никогда на такого.

Вдруг Сен-При ожгло воспоминание о теле, которое содрогалось от страсти в его объятиях. Неведомая любовница была явно выше его ростом и отнюдь не хрупкого сложения!

Внезапный крик Трубникова-второго развеял сладостную грезу, и Сен-При так огорчился, что готов был хоть сейчас вызвать крикуна на дуэль, несмотря на его устрашающую бретерскую славу.

– Да что там такое? Чего ты расшумелся? – доносились со всех сторон крики недовольства, к которым то и дело прибавлялись выражения и покрепче.

– Что это там девчонка раскричалась, будто ей в рейтузы похабники лезут? – проворчал кто-то, зевая, но этот неосторожный эпитет был заглушен женским голосом необычайной красоты, который звучно пропел мажорную, а потом минорную гамму.

Тут самых сонных словно ветром с постелей сдуло! Гроздьями повисли гусары на окнах, толкались, бранились, отпихивая друг друга, пытаясь высунуться, чтобы получше разглядеть невероятное явление, возникшее перед казармой.

Сен-При при звуках этого голоса поднялся с постели, как во сне, доплелся до окна на подгибающихся ногах и, с трудом протиснувшись меж онемевшими и, кажется, даже переставшими дышать товарищами, тоже поглядел вниз.

Там стояла телега, наполненная примятой соломой. Запряжена в телегу была соловая лошадка; на козлах сидел мужичок с мочальной бородой.

На телеге стояла во весь рост высокая женщина в алом платье. Она держала в одной руке факел, который ярко озарял ее удивительную красоту: черные волосы, разметавшиеся по плечам, роскошь которых была щедро открыта благодаря откровенному декольте, черные глаза, в которых плясали отраженные искры, смеющийся рот, который страстно хотелось целовать… Алое платье, сшитое без всяких модных ухищрений, обтягивало формы, которые могли бы искусить схимника. И голос… Звучал этот голос, который пел по-итальянски с той выразительностью, которой не добьешься никакими штудиями, но которые сообщают только удивительный природный талант и страстность натуры:

О, как безрассудна, о, как беспощадна любовь…

Подсуден ли тот, кто под властью ее

совершит преступленье?

Отыщет ли кто хоть одно оправданье ему?

Поверит ли в тяготы страсти,

безумные муки – ну хоть на мгновенье?

Неодолим гнет любви, неодолимо влеченье. Не видеть любимую – мука, не видеть любимого – горе,

И легче погибнуть, чем в невозможность

Поверить

Блаженства грядущего – ну хоть на мгновенье…

Красавица допела фразу – и ночь взорвалась аплодисментами и криками:

– Браво! Фора! Бис!

Вокруг Сен-При орали так, что можно было оглохнуть. Кажется, среди доброй тысячи народу, висевшей на окнах, молчал лишь один – все прочие безудержно выражали свое восхищение.

– Господи! – хрипло выдохнул Пузырев. – Да ведь это графиня Самойлова! Божественная Юлия!..

– Самойлова… – полетел из уст в уста возбужденный шепоток. – Графиня Юлия Павловна… Юлия Самойлова… Юлия! Прекрасная, бесподобная!..