Арсений Павлович «нервничал»! Но он нервничал не из-за трупа Яши Нейланда. Он волновался из-за керамики: из-за того, что на глиняных черепках не оказалось ожидаемых полосок, характерных для дьяковцев.

Что Арсению Павловичу труп рядом с раскопом! На самом раскопе тоже была интрига. И эта археологическая интрига была для Корридова очень важна…

Картина, которая разворачивалась перед Корридовым по мере того, как снимался слой за слоем, захватывала археолога. Причем гораздо больше, чем происходящее в реальном времени.

Яшин труп и его тайна меркли в глазах Корридова рядом с этой археологической интригой… И бессмысленно было уговаривать Арсения Павловича уехать.

Но журналист все-таки завел этот разговор.

Увы…

Покидать городище Корридов, конечно, наотрез отказался.

— Не желает Арсений Павлович уезжать отсюда! — пожаловался Кленский, вернувшись к Китаевой.

— Я так и думала, — как должное приняла это сообщение Вера Максимовна.

— Очевидно, нам всем надо собраться и обсудить наше положение. Кто хочет, пусть уезжает, а кто…

— Пожалуй, вы правы.

— Однако я все-таки прежде бы искупался… — вздохнул Кленский. — С вашего позволения!..

Над водой кружили сотнями миниатюрные голубые стрекозы. Перламутровый голубой блеск и вибрация воздуха… Стрекозки были такие прозрачные, что казалось, будет дрожит воздух, усиливая ощущение зыбкости и ненадежности окружающего мира.

Этот мир был прекрасен, но совсем рядом находился труп.

Что, как ни странно, только подчеркивало окружающую красоту и делало удовольствие от нее острее…

На обратном, после купания, пути Владислав Сергеевич остановился возле раскопа.

На выровненной поверхности лежало несколько желтых листьев… Словно прилетели они, несколько «опередив события», с известием об осени.

И это было, кажется, так… Едва заметная прохлада появилась вдруг с сегодняшнего дня в воде, воздухе. В просвете между ветками повис блеск паутины.

Кленский всегда очень тонко чувствовал такие перемены, этот почти неуловимый переход от лета к осени…

В этом постоянном, нерезком день ото дня угасании была своя неуловимая прелесть.

Владиславу Сергеевичу всегда хотелось проститься с летом постепенно, пожить среди «дикой природы» недельку-другую — и уехать, прежде чем погода испортится окончательно.

Но как остаться? Жизнь со вчерашнего дня наполнилась каким-то странным бредом и тяжестью. Яшу было жаль… Но тратить время на труп не хотелось… Совсем нет!

И Кленский твердо решил уехать. Следующим же утром.

Однако соображение: не могу бросить экспедицию в опасности и сбежать — все же кое-что для него значило.

Кленский стоял, задумавшись, опустив голову, и вдруг услышал какой-то шорох.

Он поднял голову… И снова увидел ее. Глаза цвета ивовых листьев. Зеленых, как листва над речкой Мутенкой.

Опять эта девушка…

Эта потрясающей красоты девушка.

Она стояла почти рядом, в нескольких шагах от него.

И то же светлое платье — в букетиках, как наряд богини Флоры… Только Флоры в неорусском стиле, окаймленной орнаментом среднерусской природы, как на майоликовых фризах начала прошлого века: из ромашек и ягод земляники, осиновых листиков, подсолнухов и орехов, лютиков и синих васильков.

И Кленский отчего-то не мог отвести взгляда от этих синих цветов.

— Вы… Снова вы! — Не зная, что еще сказать, Владислав Сергеевич замолчал.

Девушка тоже молчала.

— Цветы собираете? — растерянно произнес наконец Кленский.

Опять молчание.

— Вита! — Он сделал шаг ей навстречу.

Она отодвинулась.

Кленский сделал еще шаг. Второй. Третий… Она снова отодвинулась — на шаг, второй, третий.

Кленский делал попытку приблизиться — девушка отдалялась.

— Не бойтесь!

Красавица не отходила, а именно отдалялась. Все так же молча.

Как мираж.

Пока не растаяла, не исчезла снова среди зелени деревьев.

Разумеется, Владислав Сергеевич опять не посмел ее догонять.

Он растерянно улыбался, счастливый уж тем, что вновь ее увидел. Ведь это рождало надежду, что встреча может повториться…

В жизни Владислава Сергеевича снова появилась Вита. «Тавтология! — подумал он. — В жизни появилась Жизнь».

* * *

Вопрос об отъезде решали в отсутствие Корридова, который, объявив о своем намерении остаться, больше обсуждать это не захотел.

— Арсений Павлович категорически отказывается уезжать и бросать Мширское городище на растерзание бульдозерам, — обратилась к собравшимся Вера Максимовна. — И в чем-то он прав. Речь идет о памятнике европейского значения! — Она замолчала.

И все понимающе закивали.

— Что будем делать?

— Я остаюсь с ним, — сдержанно произнес Кленский. И неожиданно улыбнулся. Он вспомнил зеленые, как листья ивы, глаза…

— Чему вы улыбаетесь, Владислав Сергеевич? — удивилась, озабоченно глядя на него, Китаева.

— Не обращайте на меня внимания! — Кленский смутился: его улыбка, конечно, относилась к Вите. — Это у меня уже, наверное, нервное…

— Да, нервы у нас у всех на пределе, — согласилась Китаева. — Но тем не менее давайте держать себя в руках… Вы действительно хотите остаться, Владислав Сергеевич? Это серьезно?

— Да, я остаюсь с Корридовым, — повторил Кленский. — Тем более что это временная… э-э… ситуация. Безусловно, вопрос с Яшей как-то в ближайшее время разрешится. Должен решиться, во всяком случае! Но все, кто хочет, могут уезжать. А кто не хочет, могут пока…

— Я тоже остаюсь! — выпалил, перебивая журналиста Миха, явно оживившийся в создавшейся криминально-подозрительной ситуации.

— Кто еще хочет остаться? — втайне обрадованный этой сомнительной поддержкой, поинтересовался Кленский.

— Ну, если это временно… Если это временная, как вы говорите, ситуация… — нерешительно произнес кто-то из студентов-археологов. — Я тогда тоже остаюсь.

Это был Саша.

— Да, имеет смысл остаться, — поддержал друга Тарас Левченко.

— Пожалуй, я тоже останусь… — неуверенно откликнулся наконец и Вениамин. — Чего в городе-то в такую погоду делать?!

— И мы остаемся, — хором сказали Прекрасные Школьницы, которым совсем не хотелось возвращаться под строгий родительский надзор. Во всяком случае, общество студентов, несмотря на то, что озабочены юноши были, кажется, исключительно проблемами археологии, казалось девушкам все-таки милее. Предпочтительнее.