Рубахин положил гитару струнами вниз.

Он молчал, и все молчали. Больше всех была поражена подружка Финиста. Её представления о милиции и сыщиках были смесью впечатлений от милицейских сериалов и полицейских триллеров. Она вполне допускала скрипку в руках Шерлока Холмса, но современных ментов могла представить разве что со свистками или барабанами.

Наталья, наблюдая, какими глазами смотрит девушка на Рубахина, подумала, что за такие взгляды и приревновать можно. Но в этот момент она очень гордилась своим мужем.

Откликнулся Финист:

– Да, Васёк, – тихо произнёс он, – я понял, о чём ты!

Гости допили чай, попрощались и ушли. Наталья обняла Василия…

Надежда Васильевна всё сделала, как обещала накануне.

На немой вопрос Финиста, забежавшего к ней с раннего утра, она коротко отвечает:

– Один из амфетаминов, Юра! Проще – «экстази», как ты знаешь.

Соколов щурится и так же молча кивает головой.

Лобанова смотрит на Юрия усталыми, тревожными глазами:

– Наплевали бы вы на это дело, мальчики, а? Плохо оно кончится…

– Мы-то ещё наплюём, Надежда Васильевна, или нет, – горько усмехается Финист, – а вот на нас уже точно наплевали…

Лобанова сокрушённо разводит руками. Ночью она плохо спала. Она знала, что капитан Рубахин не мог ошибиться. Начиналась для Василия какая-то скверная и опасная история с непредсказуемым концом. А он привязал к ней ещё и Финиста.

Жалко этих ребят. Честные, прямые – как долго они удержатся? Таких парней в милиции в последнее время становится всё меньше, а из новых – больше скользкие какие-то, вертлявые. «Деловые», короче.

Ей уже давно не по душе всё, что происходит вокруг. И не только по работе. Единственное, что утешает – скорая пенсия. Осталось двадцать три дня…

– Последний вопрос, – уже поворачиваясь к выходу, останавливается Юрий, – кто принёс к вам те таблетки и когда?

Лобановой не хочется отвечать, она знает, что парней эта информация ещё больше подстегнёт.

– Оксана из приёмной Старовского принесла. Вчера утром.

– Вот суки! – вырывается у Соколова. – Извините, Надежда Васильевна! Похоже, кто-то уже вконец обнаглел!

– Иди, Финист-ясен сокол, иди! – машет рукой Лобанова. – И прошу, как мать: будьте осторожнее, мальчишки!

***

После вчерашнего звонка из школы за Рубахиным и Соколовым уже плотно присматривали. Этим занимался лейтенант Семакин, которого вызывали при задержании Горшенина.

Визит Финиста к экспертам был замечен. И снова последовал короткий телефонный доклад…

***

Надежда Лобанова почти всю жизнь прослужила на одном месте, перемещаясь лишь из кабинета в кабинет и от звания к званию. Пришла в экспертизу младшим лейтенантом, теперь собиралась на пенсию майором, начальником экспертной службы. И никто в отделе не помнил, чтобы она кого-нибудь хоть раз подвела.

Лобанову уважали. Она была строга в отношениях, и нередко выступала в отделе посредником в конфликтах между начальниками и подчиненными, помогала добиваться справедливости.

При этом все знали: злоупотреблять её доверием нельзя. Кто хоть однажды пытался так сделать – больше к ней обратиться уже не мог никогда.

Трудно было понять, почему не сложилась у неё личная жизнь. Лобанова долгие годы жила одна, хотя претендентов на её внимание, руку и сердце было всегда достаточно.

Женщины втайне завидовали: её северная славянская красота – от бабок и прабабок с берегов Онеги – возрасту вообще не сдавалась. И даже сейчас, на черте пятидесятилетия, выглядела майор весьма привлекательно: сохраняла стройность, легкость в походке и незаурядную природную женственность.

А в редкие моменты большие серые глаза её вспыхивали странным, чуть ли не колдовским, огнём…

Бесшабашный Финист никогда не робел под женскими взорами. Но при первом знакомстве с Лобановой поймал он внезапный, как вскрик ночной птицы, взгляд этой женщины, и хлестнуло его по сердцу такой щемящей и даже пугающей волной – словно в бездну заглянул.

Удивляясь своей реакции, Соколов поспешно отвёл глаза, а потом целый день выглядел подавленным.

Ходили слухи, что был у Лобановой в молодости жених, военный, но погиб где-то заграницей. Сама она ничего и никому на эту тему не рассказывала. А Финист, как и все окружающие, естественно, не подозревал, что сам он был, как две капли воды, похож на одного человека, с редким именем Герасим.

Когда Надежда впервые увидела Соколова, идущего рядом с Рубахиным, давняя боль ударила горькими родниками в глубине глаз, и ей стоило невероятных усилий скрыть, что поднялось в этот миг в её душе. Сходство было просто поразительным, а она, и через много лет, не забыла ни одной любимой чёрточки.

По возрасту и по внешности этот парень мог быть Герасиму сыном.

И её сыном.

Иногда искушали Надежду совершенно несуразные мысли, что это сам Герасим родился ещё раз, но в своей новой жизни он её не вспомнил и не узнал…

Финист и Рубахин смогли увидеться только к вечеру. Служебных обязанностей им никто не отменял.

С утра Юрий со своим взводом почти три часа проторчал в оцеплении митинга, организованного местными коммунистами в канун революционной годовщины. Но праздник был только предлогом, а истинной целью митинга были выборы депутатов в городскую думу, которые намечались через месяц.

Василий же перед долгой командировкой весь день готовил к передаче текущие дела.

***

Рубахин первым приехал в маленький армянский ресторанчик на берегу реки, рассекавшей город на две части. Через широкое окно открывался вид на речную излучину, на купола и суровые стены старинного монастыря, на крутой противоположный берег, заросший клёнами. В красных лучах заходящего солнца золотые и багряные кроны деревьев полыхали холодным осенним пожаром.

Чтобы не терять времени, капитан заказал их обычное с Финистом нехитрое меню и курил, погружаясь в свои невесёлые мысли. Красный осенний пожар за окном странным образом усиливал в нём тревогу последних дней, и Василий, не сдержавшись, выпил рюмку водки в одиночку.

Минут через двадцать появился и усталый Финист. Ему было от чего устать: смертельно не любил Юрий работать на митингах.

Три сотни горожан, собравшихся днём на площади под красными флагами, вызывали в нём острое сочувствие. Старики с тяжёлыми гроздьями боевых наград на пиджаках и кителях, старушки с потерянными и обиженными лицами произносили эмоциональные, но наивные речи. Они пытались чего-то требовать от власти, укрывшейся за блестящими окнами городской мэрии, но их уже давно никто не слышал, и слышать не хотел.