– С вашего позволения, я, пожалуй, пойду, прилягу ненадолго. Мне очень жаль, миссис Джонсон, что я испортила ваше чаепитие. Прошу прощения за чайник, постараюсь найти вам такой же.

– О, дитя мое, какие пустяки! У меня их столько, что, если вы будете разбивать по одному в неделю, вам хватит на год. Пойду вскипячу воду. Начинайте угощаться без меня, вы, должно быть, помираете с голоду!

Обе женщины покинули гостиную.

– Бедняжка… не хотелось бы мне быть на ее месте.

– Ну-ну, дружище, вы неотразимы! Вы уже вскружили ей голову.

– А я думаю, мой дорогой Бертран, что здесь сыграл роль ваш естественный шарм! Вы – гроза женщин, обольститель! Настоящий джентльмен!

– Ку-ку, пожиратели лягушек!

– Билл! Как ты поживаешь?

– Большая радость – вновь увидеть тебя.

Друзья детства обнялись.

– Позволь представить тебе доктора Жан-Люка Отерива. А это Уильям.

– Зовите меня Билл, если только я не Боб! – со смехом добавил тот.

– Опять меня провели!

– Ну и что?

– Когда-нибудь я отомщу! – пригрозил Бертран.

– Ку-ку! Кто из двоих лучше? Дай обниму тебя, товарищ!

– Если это не он, значит, это другой! – глубокомысленно заметил доктор, сдерживая смех.

– В самую точку! Я Роберт! Я в восторге от нашей встречи.

Близнецы поражали своим удивительным сходством и динамизмом. Высокие, спортивного сложения, они сразу вызывали симпатию. Непокорные каштановые пряди спускались на их высокие лбы, не закрывая веселых, жизнерадостных лиц. В серых глазах, немного близко поставленных к вздернутым носам, таились бесенята, над волевыми подбородками плутовски улыбались рты с тонкими губами. По такому случаю они вытащили из гардероба одинаковую одежду – воспоминание молодости: твидовые костюмы зеленого цвета с кожаными пуговицами в форме мяча для регби, клубные, с бордовыми и темно-синими полосами галстуки, оксфордские рубашки из белого поплина со стоячими воротничками. Вот только обувь на них была разная: у одного светло-коричневые туфли, у другого – черные.

– Слышала я, как хлопнула входная дверь, – бросила миссис Джонсон, вернувшись с кухни с новым дымящимся заварным чайником. – Монстры объявились! Спасайся кто может! Дорогой доктор, вы попали в сумасшедший дом!

Вас когда полюблю?

Сама не знаю я.

Вернее, никогда.

Сегодня же – нет.

Ударом кулака прозвучала для Жилу эта реплика. А ведь он приехал в Лондон, чтобы послушать Сару фон Штадт-Фюрстемберг в шедевре Визе. Какое же потрясение испытал он, увидев ее такой – недоступной, защищенной огнями рампы! Никто – тем более она – не знал, что этим вечером он присутствовал в зале. Впрочем, он был неузнаваем без своей бороды, неизменных сабо, обрезанного «конского хвоста» и в черном двубортном костюме.

У любви, как у пташки – крылья,

Ее нельзя никак поймать.

Тщетны были бы все усилья,

Но крыльев ей нам не связать.

Неотразимый ритм оркестра, украшенный несколькими переходными диссонирующими нотами, сопровождало теплое звучание флейты, модулирующей в низких тонах.

Пурпур и золото зала отличались от красно-золотой гаммы Пале-Гарнье. Поменьше роскоши, поменьше имитации под мрамор, поменьше скульптур, практически отсутствуют ложи, но зато партер и три яруса балконов, окаймленных бра с шелковыми абажурами, придавали больше уюта этому театру с самой большой сценой в мире. Королевский оперный театр был переполнен, в немалой степени благодаря трагедии, произошедшей во время постановки «Троянцев» и получившей широкую огласку. С тех пор привкус скандала ореолом окружал избежавшую опасности диву. Все пришли полюбоваться на ту, которая теперь считалась «prima donna assoluta» оперного искусства.

Все напрасно – мольба и слезы

И красноречья томный вид.

Безответная на угрозы,

Куда ей вздумалось, туда летит.

Музыкальная фраза в чудесном исполнении струнных, с мажорными и минорными аккордами, будто несла на себе певицу, которая развлекалась контрастами нюансов. Задорная, соблазнительная, сатанинская, она приблизилась к Хозе и, словно жребий, бросила ему цветок.

В зале находились Иветта и Айша, раскошелившиеся на чартерный спальный автобус и билеты на третий ярус, инспектор Легран с доктором Отеривом, сидевшие в середине девятого ряда партера, и неизменный Эрнест Лебраншю, устроившийся, как всегда, в центре первого среди своих англосаксонских собратьев по перу.

– Никак перед нами сидит критик из «Мира меломанов»? – прошептал на ухо Жан-Люку Бертран.

– Вероятно. Ничего необычного.

Любовь свободна; век кочуя,

Законов всех она сильнее.

Декорация вполне в духе голливудского реализма, накаленная добела многочисленными электрическими солнцами, изображала площадь в Севилье из папье-маше, с табачной фабрикой в глубине. На сцене выламывалась и гримасничала вызывающе-задорная Кармен. Ее красное испанское платье с бахромой пылало под лучами прожекторов. Ничего общего с белокурой дивой. Черный парик, обильный грим преобразили ее в некое подобие цыганки с сомнительным вкусом. В который раз постановщик, костюмер и декоратор поддались избитому, затертому клише. В противоположность этой замызганной, пыльной почтовой открытке дирижер постарался найти в партитуре всю суть, всю глубину драмы. Закрыв глаза, можно было испытать волнение от этой любовной истории, тем более что вокальная интерпретация, льющаяся свободно, без натяжек, трогала своей музыкальностью и достоверностью.

Так берегись любви моей!

Жилу показалось, что Кармен обращается к нему. Хабанера заканчивалась. Сара почувствовала, что слишком форсировала нижние ноты. Решительно тесситура этой роли ей не подходила. Певица была больше сопрано, чем меццо. Ей нужно было быть очень внимательной на речитативах – самых неудобных для голоса. Все с нетерпением ждали сегидилью, в которой она показала бы, на что способна, так что не время было расслабляться и трусить. К счастью, она вот-вот должна покинуть сцену. В кулисах ее уже ожидала костюмерша со стаканом воды.

– Держите, мадемуазель, смочите горло.

– Спасибо, Джейн. Оно у меня горит.

– Это от страха. Успокойтесь, не волнуйтесь, ничего не заметно.

– Да услышит вас Бог!

А на сцене действие шло своим чередом. Правда, из-за кулис все виделось гротескным: суженное пространство, отсутствие рельефа и глубины. Полное отсутствие какой-либо магии, очарования. Работа, только работа. Персонажи напоминали ярмарочных марионеток, которых двигали в различных направлениях.

На помощь, на помощь!..

Это Карменсита…

Она не виновата…

Она не виновата…