Пошли. Напишешь, что да как. А я потом скажу, что столь представительный тип убедил меня в самозащите. Пусть губернатор на Храм посерчает. А то его настоятель всё ратует, что надо либо стражу сокращать, либо платить нам меньше.

За время дороги к дому стражи я всё время размышлял, стоит ли мне в будущем заниматься местью или нет. С одной стороны, маг, вроде меня, никак не мог допустить подобного отношения к себе, а с другой – так магу, вроде меня, полагалось бы сразу всех неугодных на место поставить.

Та ещё дилемма, да? Но, так как я её для себя не закрыл, то кончилось всё дело созданием документа, и на это мне ушло около часа. К счастью, подписывать объяснительную не пришлось. Достаточным было, как обычно делали Чёрные маги, приложить пластину к листу, чтобы на нём возник оттиск, позволяющий определить написавшего. А то кем бы мне представляться? И если быть честным, в целом я остался доволен заключительным росчерком в истории с лордом Висликом несмотря на то, что солнце начало опускаться с высоты небосклона. Время не желало давать никаких поблажек.

***

Ноги устали от длительной безрезультатной прогулки. Память с лёгкостью воспроизводила моменты прошлого, порой узнавала места, но отказывалась подводить меня к нужному дому. Поэтому я схитрил да воспользовался услугами старенького чистильщика обуви. Заодно и на стуле посидел, делая передышку, и нужное выяснил, и сапоги приятно заблестели, продолжая путь по деревянным мостовым.

– Чего надобно? – открыв дверь, с неприязнью поинтересовалась худая как жердь женщина, за латаную юбку которой держалась светло-русая девочка лет пяти‑шести. Траурный наряд женщины навёл меня на печальную мысль, что я опоздал с визитом. Но тут из глубин дома донеслось весёлое девичье хихиканье, принёсшее мне некоторое облегчение – недавние похороны такого смеха не вызывают.

– Хорошего вам дня, сударыня. Я мастера Гастона Лекруа ищу.

– Зачем это он тебе понадобился?

– Он когда-то меня в подмастерья приглашал.

– Если и приглашал, так ты на десяток лет опоздал, – грубо произнесла та, отпихивая девочку назад себя. – Мой отец уже давно кисть в руках не держит… Да и, судя по одёже, на хлеб ты умеешь зарабатывать!

Далась им всем эта одежда!

Женщина вдруг, ни с того, ни с сего, посмотрела на меня с куда как большей доброжелательностью. Даже изобразила кривую радушную улыбку. И всё это, как и внезапное предложение зайти внутрь на чай, поражало своими переменами, пока она не представила двух своих старших дочерей.

Девушки были молодыми, но уже на выданье. Их года требовали менять скромные наряды на что-то более соответствующее возрасту. Однако, судя по заплатам, потрёпанным рукавам и подолам, альтернативы у семейства не имелось. Так что покуда матрона ставила на огонь чайник и причитала, что вот-вот заварит травы и поможет отцу спуститься к уважаемому гостю, те могли только сверкать одинаково красивыми тёмными глазами да пытаться развлечь меня беседой.

Но о чём мне с ними было беседовать?!

Герда, давайте с вами обсудим распад частиц материи, которые составляют всё живое? А вы, Мишель, будете помладше. Поэтому, давайте я задам вопрос попроще. Где бы вы провели свободный от забот день? В каком мире? Что бы вы сделали, если бы его хранитель был против вашего визита?

В самом деле! Даже когда мне было столько же лет, сколько им, то у меня как-то почти не находилось общих тем со сверстниками. И несмотря на то, что жизненный опыт сделал невозможное, насильно прививая такому заядлому интроверту как я хорошие навыки общения, темы я до сих пор предпочитал определённые, мастерски избегая примитивизм в любом его проявлении. В целом, когда в заданиях Хозяев появлялись промежутки, я устремлялся к манящим меня мирам. Изучал их. Пробовал на вкус, как изысканный деликатес. Мне никогда не хотелось объять необъятное. Если отщипнуть от десерта кусочек, то можно получить наслаждение. Если же от жадности проглотить торт целиком, то просто-напросто разболеется живот! Несомненно, во время подобных визитов доводилось заводить разговоры с самыми разными существами. Но продолжал общение я далеко как с немногими. И от вынужденного, прямо-таки насильственного нынешнего старания поддержать разговор, Герда и Мишель лишь утрачивали очарование с каждым произнесённым словом. Они казались мне сродни красивым картинкам. Их приятно созерцать, держать в руках, выставлять напоказ. Но не более того. Им не следовало оживать, меняя молчаливую красоту на не прельщающую серость.

… Меня не часто охватывало такое желание, и всё же этих девиц мне захотелось убить, словно какому-то маньяку с парадоксальной целью. В их смерти мне чудился сакральный смысл, которое остальное человечество, увы, никогда не смогло бы принять.

– Вы зверобой завариваете? – почувствовал мой нос запах, прежде чем глаза уловили знакомые засушенные черенки. – В сочетании с листьями смородины?

– Да. Этот чай – семейный рецепт. Знание трав мне по наследству досталось, – довольно посмотрела на меня мать семейства. – Тоже разбираешься? Хорошо?

– Достаточно, чтобы попросить вас не переусердствовать с концентрацией, сударыня. Красный цвет красив, но я не люблю подобную горечь.

– А мне нравится! – смело произнесла Мишель, накручивая на пальчик каштановый локон своих волос. У её сестры волосы были того же цвета, но не вились. – Так привкус воды не ощущается. Что-то не то с колодцем последнюю неделю.

– Ну! Запугаешь сейчас гостя, – проворчала женщина, добавляя в отвар дополнительную ложку мёда. – Не слушай её. Привередничает просто.

– Не привередничаю! – упрямо процедила та, несмотря на толчки ногой Герды под столом.

Видимо, молодость ещё позволяла ей выражать собственное мнение. Не так женихи пока манили, чтобы во всём им потакать. И мне захотелось, чтобы подобная черта не оставила эту девочку. Искренне захотелось. Ведь именно с желания идти вопреки чему-то и начинается, пусть и тернистый, но собственный путь. Кто знал? Может, именно моё поощрение, совершённое именно сейчас, сделало бы её по итогу другим человеком? Так что, испытывая порыв повластвовать над судьбой, я подошёл к огню, ловко вытащил под женское оханье крайний уголёк и, достав из внутреннего кармана плаща свиток, который некий бог отказался принять, стал сажей рисовать на чистой стороне.

– Ты, когда возмущаешься, становишься очень красивой.

С этими словами я показал Мишель её быстро набросанный портрет. Картина была простой, но яркость гордого взгляда передать удалось идеально.

– О, это чудо просто! – восхитилась Герда. – Дед рисовал только цветы… Можешь и меня нарисовать?

– Нет.

– Почему? – надула она нижнюю губу и завистливо поглядела на сестру, проводящую пальцем по линиям на