Я не мешала Нине хлопотать вокруг меня, переодевать меня и заново укладывать в постель. Я в это время следила за тем, как санитар мыл пол, размышляя о том, заметит ли он брызги в дальнем углу. Мне казалось, что комната окутана туманом, вызывавшим онемение. Словно мой мозг не мог смириться с реальностью происходящего и собирался попросту игнорировать его. Я слышала разные звуки и отрывки разговора, я слышала, как отец и Чип что-то бормочут и шипят друг на друга, потом открылась и закрылась дверь, потом снова открылась и снова закрылась. Но этот момент, казалось, разбился на кусочки, словно детали головоломки, рассыпанные на столе.

После того как Нина закончила свою работу, я очень долго лежала неподвижно, боясь пошевелиться и ухудшить свое состояние. Когда я, наконец, приподняла голову, чтобы посмотреть вокруг, единственным человеком, оставшимся в комнате, была я сама.

Туман, окутавший меня, не рассеивался очень долго.

Никогда больше не ходить. Что это вообще означало? Откуда они могли это знать? Как они могли быть в этом уверены? Кто они были такие, чтобы предсказывать всю мою будущую жизнь? Разве человеческое тело не было полно загадок и чудес? Разве могли они просто заявить такое обо мне, а потом оставить меня жить с этим?

Конечно, они могли. Очевидно, я сломала позвоночник. Вот что случается с людьми, сломавшими позвоночник. Они проводят всю оставшуюся жизнь в инвалидных креслах. В прошлом году я видела документальный фильм об этом. О команде непобедимых подростков, которые попали в автокатастрофу или нырнули на мелководье, после чего были приговорены провести остаток жизни в инвалидном кресле. Но они собрали баскетбольную команду из таких же инвалидов. Что могло бы быть вдохновляющим примером для меня, только я никогда не любила баскетбол.

Парализована. Пытаться осознать это было все равно что пробовать всосать шар для боулинга через соломинку для коктейлей.

Невозможно.

Не возможно.

И тем не менее Чип смирился с этим. И папа даже не спорил с ним. Очевидно, это был установленный факт, который знали все, кроме меня. Подсознательно я даже не была удивлена. Я боролась со своими неподвижными, мертвыми ногами уже две недели. Но все залечивается. Все всегда залечивается. У меня было предостаточно повреждений, которые со временем залечивались. Парализована. Я не могла осознать это. Как я буду водить машину? Как я буду готовить обед? Принимать душ? Покупать продукты? Ходить с друзьями в ресторан? Работать? Руководить тем, чем я предполагала руководить? В моем мозгу произошло короткое замыкание. Я чувствовала, как он искрится и дымит.

Я попыталась глубоко дышать, чтобы успокоиться, но в результате случайно перенасытила легкие кислородом.

И в этот момент появился мой реабилитолог. Как раз тогда, когда я почти отключилась.

На нем была светло-голубая пижама и кроссовки, и он был коротко пострижен, так что его волосы торчали на макушке «ежиком». Он вошел и сказал:

– Меня зовут Ян Моффит. Я ваш тренер.

Но это показалось мне просто набором звуков, которые не увязывались в слова.

Он приложил свой бейдж к компьютеру и секунду смотрел в мою медицинскую карту, прежде чем сказать:

– Итак, вы Маргарет.

Но снова это было лишь набором звуков.

Когда я не ответила, он помахал рукой у меня перед глазами и сказал:

– Привет?

Это я поняла.

– Пора заняться физическими упражнениями, – сказал он.

– Что? – спросила я.

– Что «что»?

– Я вас не понимаю, – пробормотала я, слегка потряхивая головой, словно пытаясь избавиться от воды, залившейся в ухо.

– Никто меня не понимает. Я шотландец.

Вау! Это все объясняло. Конечно, он шотландец. Я думала, что мой мозг отказывается работать, но дело было не во мне, а в нем. Он был супершотландец. Настолько шотландец, что разговаривал так, будто рот у него был набит печеньем.

– Вы к этому привыкнете, – сказал он. – Вы готовы идти?

Нет. Я не готова была идти. Я покачала головой.

– Не готовы идти?

Он протяжно произнес это, делая особое ударение на последней гласной, и я заметила, что его нижние зубы были немножко кривоваты, но это смотрелось даже симпатично.

Я снова покачала головой.

– Почему нет? – спросил он, проглатывая «т» в конце слова.

Мой пьяный жених только что сообщил мне, что я никогда не смогу ходить.

– У меня выдалось тяжелое утро.

– Это случается часто. Но мы все равно должны сделать это.

– Нет.

– Что «нет»?

Позже я решила, что дело было не только в согласных буквах – он и гласные тоже часто проглатывал.

– Нет, – пояснила я, – я не могу сейчас сделать это.

– Послушайте, – сказал он, положив руки на бедра и слегка прищурившись. – Каждый день, каждый час, которые вы проводите в постели, ваши мускулы атрофируются. Неподвижно лежа в постели, вы ухудшаете свое состояние. Вам необходима нагрузка. Хотите вы этого, или нет. Вам придется ходить со мной в физкультурный зал каждый день, всегда. Не потому, что вам этого хочется или у вас хорошее настроение, а потому, что, если вы не будете ходить со мной, ваше здоровье окажется в большой опасности.

Мне было нелегко сложить все звуки, которые он произносил, в слова. Казалось, что они наезжают друг на друга. Они будто были организованы в колонки, а не в строчки, как положено. А словно для пущего эффекта он програссировал букву «р» в слове «здоровье». Я подумала в тот момент, что вряд ли обычному американцу удалось бы это. Но смысл его слов до меня дошел.

– Спасибо за такую вдохновенную речь, – сказала я. Потом добавила: – Нет.

– Вы пойдете.

– Нет.

– Да.

– Не пойду.

Я не знаю, что бы мы стали делать дальше. Он не был похож на человека, который легко сдается. А я неожиданно почувствовала, что мне хочется ввязаться в драку.

Но именно в этот момент в палату вошла Нина, чтобы в последний раз, перед тем как закончить свое дежурство, проверить, как у меня обстоят дела. Я не знаю, подслушивала ли она у двери, или это просто было совпадением, но она сразу же объявила:

– Эта пациентка должна начать заниматься с вами только с завтрашнего дня. В ее карте была ошибка.

Ян перевел взгляд с меня на нее.

– Спросите Майлза, если хотите. Она должна оставаться в постели еще день.

Он окинул нас обеих подозрительным взглядом, словно мы с ней сговорились. Но, в конце концов, сказал:

– Хорошо, значит, завтра.

И вышел из палаты.