хирургов в соответствии с устоявшейся иерархией. Я расстроилась, когда вернулась и увидела, как операционные сестры и ассистенты вьются вокруг новых хирургов-мужчин, в то время как мне почти не помогали. Ни Хенри Уильямс, ни Нина Старр-Браунвальд не работали там в мое время, поэтому союзников у меня не было. Я стала непопулярной и нервной, что вообще-то не типично для меня, но тогда в моей жизни был тяжелый период. Казалось, другие хирурги с большого расстояния чуяли мою неуверенность.

У меня начали трястись руки.

Кто-то увидел едва заметную дрожь. Если я прислоняла палец к ребру, скальпель скользил сквозь ткани твердо и элегантно, как кисть художника. Но когда пальцы таким образом обретали твердость, начинала слегка подергиваться голова. Совсем чуть-чуть, из стороны в сторону. Сейчас, во всяком случае, я считаю, что правильно поступила, продолжив работать, но один из хирургов-ассистентов написал на меня докладную заведующему отделением. Шло время, и чем больше он за мной наблюдал, тем больше я тряслась. Чтобы разобраться с проблемой, я сходила и к психологу и неврологу. Выяснилось, что у меня нет ранней стадии болезни Паркинсона, как я боялась. Я принимала бета-блокаторы, которые уменьшали дрожь, но через некоторое время меня перестали ставить на операции.

Заведующий отделением предложил мне больше преподавать. Я должна была согласиться, должна была заняться исследованиями, выступать с докладами, но не смогла смириться с поражением. Естественно, я совершила ошибку, уехав из Нью-Йорка.

Уезжать из Нью-Йорка — всегда ошибка.

Я продала и раздала почти все свое имущество, упаковала книги, журналы, записи. Не подумав, я согласилась на первую предложенную мне работу. Вскоре у меня завязались отношения с мужчиной из Всемирного фонда дикой природы в Париже, психологом, постоянно окруженным друзьями. Я редко совершала так много ошибок за столь короткое время.

ПОБЕДА

Я обыгрывала Колина в канасту три недели подряд и почувствовала такой кураж, что спросила, не хочет ли он прогуляться со мной по саду Тюильри. Я старалась выглядеть как можно более дружелюбной, чтобы Колин не растерялся.

— Если ты хорошо себя чувствуешь, конечно, — добавила я.

Колин взял пальто и предложил мне руку.

Мой друг Колин.

ВОЛНА ЖАРА

Мы решили съехаться. Возможно, уже этой осенью. Квартира Хавьера на первом этаже, поэтому жить у него, конечно, более практично. Я сохраню свою квартиру за собой. Это не обсуждается. Но людям необходимо договориться о многом, если уж они решились жить вместе.

Однажды вечером, лежа под тонким одеялом, мы начали разговаривать о постельном белье. Хавьер предпочитает сатин, я фланель. Этот материал напоминает мне о детстве, о поездках на дачу. Он не мог этого понять. Мне показалось, он упрямится. Думаю, тем вечером он был немного ворчливым.

Если бы наши ноги не были так плохи, мы бы, наверное, поссорились и расстались. Но мы просто лежали, сплетя свои немощные члены. Очень трудно привыкнуть к другому человеку, переступив определенный возрастной рубеж.

— Ты сегодня много воды пил? — спрашиваю я через некоторое время.

— Думаю, достаточно, — отвечает он. — А ты?

— Не знаю, — говорю я.

ПРОЦЕСС

Моя сестра жутко кашляет, пока до нее не доходит, что я ее вижу. Тогда она подавляет кашель и пытается изобразить на лице подобие улыбки. Один глаз у нее водянистый.

— Bonjour, — приветствую я. — Скажи мне, у тебя все в порядке?

— Все просто прекрасно, — отвечает моя сестра.

— Неправда, — говорю я. — Ты не видишь одним глазом?

— Почти, — отвечает моя сестра. — Мне сделали в него укол, чтобы затормозить процесс.

— Какой процесс? — спрашиваю я.

— У меня макулодистрофия, — отвечает моя сестра. — Желтая точка слабеет…

— Да, да. Я знаю, что это такое. Ты не успеешь полностью ослепнуть.

— Посмотрим, — говорит она.

Над этим замечанием мы смеемся.

Несколько секунд.

Мне вспомнилось, как мы были детьми.

Да, да.

— А как твои дела, Малявочка? — спрашивает моя сестра.

— Волосы растут. Ногти тоже.

— Ты скоро приедешь домой? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю я.

Она кивает, слегка склонив голову набок. Моя сестра. Больше нам нечего сказать друг другу. Мы долго сидим и молчим каждая перед своим экраном. Через некоторое время Элисабет начинает вглядываться мне в глаза, но по-прежнему ничего не говоря, будто собирается сообщить нечто важное. Мне приходится смотреть в глаза ей. Наступает давящая тишина. Не знаю, как долго мы так сидим. Ситуация неприятная, но в то же время она действует успокаивающе. Я слегка киваю, моя сестра тоже и что-то мычит.

— До свидания, — говорит моя сестра.

— До свидания, — говорю я.

ВРЕМЕНА ГОДА

Ветер сломает ветки. Повсюду разлетятся листья, сучки и прутья. Я лежу с воспалением легких в постели дома, на улице Фермопил. Интересно, доживу ли до следующей весны.

А растения на улице медленно засыпают.

Даже в теплые осенние дни с деревьев опадает листва.

Лето и будущее — очень далекие понятия. Они кажутся совершенно неправильными. Наверное, такой сентиментальной меня делает булькающее затрудненное дыхание. Тонкая струйка воздуха, соединяющая легкие с миром.

КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕВЕРНО

Хавьер хочет, чтобы мы завели собаку после того, как съедемся. Он аргументирует это тем, что животные положительно влияют на пожилых людей. К тому же он считает, нам будет полезно заботиться о живом существе и делить ответственность за него. Мы едва можем позаботиться о себе, говорю я всякий раз, когда он начинает ныть про собаку. Конечно, он меня не слышит. Он предлагает взять мопса. Не знаю почему. Когда я вижу мопсов, всегда вспоминаю об одном мужчине, с которым встречалась некоторое время. У него была собака с синдромом Дауна, как я говорила, но это не совсем так, у собак не бывает синдрома Дауна, но у них могут произойти некоторые мутации, из-за которых они выглядят так, будто у них синдром Дауна. Короче, с собакой я встретилась только однажды, она показалась мне хорошей, а вот с мужчиной встречалась довольно много раз, и теперь, когда я вижу собаку, похожую на ту, стараюсь вспомнить, почему мы расстались с ее хозяином. Я не смогла найти никаких веских причин, но меня страшно раздражало, что он не мог правильно написать слово «кобель», как он называл свою собаку. «Кабель спит в моей постели», «выгулял кабеля», «ветеринар сказал, что у кабеля ревматизм» и так далее. Я его не поправляла. Я считала и по-прежнему считаю, что не подобает указывать на подобные мелочи, это ведь на самом деле ерунда, полная