— Мое, видать, потеряно, Колюшка, а со школой зря не мели. Учись, покуда я живой.

Отвернулся Макарыч к стене и смахнул слезу. Про себя обрадовался. «Значитца, в селе про мине пострел помнить, беспокоитца. Можа, и впрям к Марье податца?» Но тут же посмеялся над собой. «Какой я типерь муж? Старый пень, да и только. А туда жа… Женихатца захотел. Осмееть она мине, да и только».

— Ну так как, берем себе тетку? — прервал его мысли Колька.

— Иде?

— Где все берут. Я не знаю.

— И я вот не ведаю, согласитца ли?

— Кто?

— Да так я.

— Давай вместе к ней поедем, я сразу узнаю,

хорошая она или нет.

— Выходить, за свата мине будишь?

— Ага.

— Ну добро, — согласился Макарыч.

В эту ночь сон оставил их обоих. Лавка показалась леснику раскаленной плитой. Он ворочался с боку на бок. А Колька все думал. Вот если они найдут себе добрую тетку, значит, Макарыч всегда будет ходить в чистых рубахах. И обед он не будет сам варить. И мести полы в зимовье не станет. Отдохнет. Коли и занеможет, будет кому за ним присмотреть. Может даже, Макарыч забросит свои древние штаны, в каких он хозяйничает дома. Штаны те Колька прозвал латами. Все потому, что они были сплошь в заплатках. Родного тела на них не проглядывало. Но, как говорил старик, своя шкура хоть и старая, а пригожая. И добавлял: «Мине ни на гульбу в село. В своем доме аль на участки кажнай мураш мине завсегда признаить и телешом».

Мальчишке хотелось, чтоб в их зимовье стало светлее.

Заснули они под утро. Макарычу приснилась Марья. Она шла к нему улыбчивая. «Марья! Солнышко мое предзакатное!» — обрадовался он и кинулся навстречу, а вместо нее куст. Исчезла… Макарыч глянул вверх и увидел, как солнце улыбается ему Марьиным лицом. Он позвал его к себе, но солнце скорчило рожу и спряталось за тучу.

«К чему бы такое привиделось?» — проснувшись, думал Макарыч и не мог растолковать свой сон.

К Марье они решили поехать в ближайшую субботу. До того Макарыч с Колькой порешили привести в порядок зимовье. До семи потов мыли пол, окна. Починили клеть, крыльцо. Старик даже ставни резные к окнам приладил. Чтоб побольше на глаза походили. Медвежат сводил на речку искупать. Около зимовья все под метелку убрали. Вдвоем за три дня баньку смастерили. В ней себя в божий вид привели. Макарыч перед косым зеркалом петухом ходил. Грудь колесом выгибал, живот утягивал, чтоб поболе на жениха походить. Даже костюм свой с самого дна сундучьего выволакивал. Долго вытряхивал из него ромашку, которую от мышей насыпал, чтоб те обнову не погрызли. Вырядившись в белую полотняную рубаху, костюм, сапоги, он стал совсем другим. Колька удивленно смотрел на него.

— Што? Не признаешь? А ежель и она не признает?

— Ну да…

— Да хто ее ведаит.

Макарыч осторожно рассказал Кольке о Марье. Поделился и тем, что баба она занятая, мужняя. Договорились приехать к ней не домой, а в больницу. Там и пронюхать, как да что. Сговорить, коли зацепа появится. Ну, а не получится, особо не расстраиваться.

И вот суббота. Макарыч встал до света. Напоил Серого. Положил в телегу поболе травы пахучей. Сверху медвежьей шкурой прикрыл. Чтоб для солидности. Мол, охотник приехал. Не голь какая перекатная. Взвалил овса кошо про запас. Сел перекурить на крыльцо, выдраенное до цыплячьего цвета. И подумал, что эта трубка его, может статься, последняя холостяцкая.

Колька не заставил себя ждать. Заячьей прытью сбегал к речке. Оттуда возвратился посвежевший.

— Ну сынок, будто сызнова в драку иду. Вот только без кулаков. А душа-то, што овечий хвост.

— А ты давай попридержи ее.

— Ништо. Нехай ее попрыгаить. В женихах-то я впервой. Не приведи тя Бог вот так жа. Оженись смолоду. Семя морить нельзя. Да и в бобылях не сладко. Природа сильней нас, с ей не поартачисси.

Время в дороге пролетело быстро. Макарыч рассказывал разные байки, и Колька слушал их с открытым ртом. А все с того, что спросил мальчишка, удавалось ли кому из каторжников бежать.

— Рисковое ето было дело, сынок. Но отчаянные были. А то как жа. Помню, тошшой такой мужичонка был. Сослали за то, што царю подвох готовил. Ево и упекли лес валить. Поработал ен там немного и стал кровавым поносом исходить. Похудал, што ведмедь в весне. Бывало, шкуру на животе оттянет и коленки ей прикроит. На ево и голодная рысь не позарилась бы. Ну чисто страх Господень! Уж совсем собрались ево в морозилку отправлять. Ен то дело и пронюхал. От хвершала, што сторожевых собак лечил. Понял — крышка будить, все одно смерть. Как ен умудрился от конвою уйтить, токо ему ведомо. Сказывали, в дупле пересидел. Долгонько ево по тайге сыскивали. С собаками. И не нашли. В ту пору на наш ево брата, окромя стражи, гиляков натравили. Ето люди такие есть. Попадись кому с их — с ходу голову снимуть. Оне за кажново бегляка награду получали. А жилось им тож не жирно. Но тут мужик ушлый. И про ето знал. Потому на глаза не лез. Да самово пролива добрался. Ягоду да грибы сбирал, тем и жил. Думал укараулить лодку, штоб на материк махнуть. Укрылси за селом. Только люд там жил хитрой. Лодки далека на берег вытягивали с воды. Куды тому ее в обрат стянуть? Тут вона какие мужики по одному не осиливали. Вот ен и удумал подкормитца. В жисть не воровал, а здеся лиха беда заставила. Так-то на юколе ево и застукали. Вернули в обрат. Ен, бедолага, с горя-то в нашей камере усоп. Царствие ему небесное, — перекрестился Макарыч.

— А так, чтоб и насовсем, бывало?

— Не слыхивал. Може, и случалось. Ты там сказывал, што с западу у нас пролив имеетца — Погибиль. Так ен кличитца потому, што много беглых на ем погибель сыскали. Шли туды в надежде переплыть. Материк там, как на ладони, увесь виден. Ан, как говорят, близок зад, да не по зубам. То-то.

Макарыч вздохнул. Пожелал тому усопшему землю пухом и пустил коня быстрей.

В воскресенье они приехали в село, где жила Марья. Решили поначалу перекусить у кого-нибудь. Постучали в первый же дом. Отворила им баба. И не успели они и слова вымолвить, как она заорала:

— Какого черта претесь в избу! Нажрались с утра и чужого дома от своево отличить не можете. Идите отсюда, пока я вас…

Баба выхватила метлу из-за двери.

— Охолонь, дура! Аль мы на пьяниц схожи? Курица сумасшедшая. Я те, коза малахольная, промеж ушей врежу, так ты враз запамятуешь, как черта по батюшке кличуть, — Макарыч вырвал метлу.

На шум вышел заспанный мужик.

— Ну, что ты, оглашенная? Сгинь! — цыкнул он на бабу. Та трусливо нырнула в дом. Мужик огляделся для верности.

— Поесть ба, уплачу, — попросил Макарыч.

— Заходи, — растопырил мужик дверь и крикнул: — Клашка! Подь сюды! — Баба выползла из угла. — Накорми мужиков. Да себя прибери маленько. Не то парнишку до смерти испугаешь.