думайте, что если обворовали магазин или склад нэпача, то наплевать на это. Не наплевать! Взять с обворованного нечего, налоги платить он уже не в силах, значит, и казна государственная страдает. Понятно, к чему ведет наша нерасторопность?

XVII

Юрий Закне попал на Урал летом семнадцатого года. В тот год к Риге, где он жил с родителями, подступали войска кайзера, и многие рижане эвакуировались в глубь страны. Отец Юрия, машинист, во время колчаковщины погиб на бронепоезде «Красная Россия»; мать, прачка, умерла в голодном двадцать первом от тифа.

Случись такая беда раньше, пришлось бы Юрию туго. Родственников в Уральском крае у него не было, специальности он не имел, богатого наследства никто ему не оставил. Но, к счастью, шла четвертая годовщина Советской власти, и о парне позаботились. Получив на бирже труда внеочередную путевку, Юрий начал работать на Макаровской фабрике, через полгода его приняли в комсомол.

В детстве Юрий увлекался романами Фенимора Купера, Густава Эмара, Майн Рида, Луи Буссенара и воображал себя то Кожаным Чулком, то Искателем Следов, то капитаном Сорви-голова. И когда в райкоме РКСМ ему предложили пойти служить в милицию, он вспомнил сразу этих героев и представил, как верхом на коне, вооруженный маузером, будет нагонять страх на воров и налетчиков. Но секретарь райкома, не зная, что творится в душе Юрия, жестко сказал:

— Ты товарищ грамотный, в международной обстановке хорошо разбираешься, потому и направляем тебя на милицейскую должность. Теперь туда людей берут лишь через приемную комиссию при административном отделе горсовета и только с рекомендациями партийных, комсомольских или профсоюзных организаций. И учти, что красной милиции Советская страна доверяет свою жизнь, спокойствие и имущество! Веселой службы не жди, к трудностям приготовься...

Секретарь райкома оказался прав: служба в милиции была нелегкой, размахивать маузером и гарцевать на горячем коне, как это делали герои любимых книг, Юрию не пришлось.

Даже участие в оперативной группе Егора Ивановича особых удач не принесло. Наоборот, одни неприятности: выстрелом из нагана он так переполошил весь квартал, что жителям Луговой улицы хватило потом разговоров не на один день.

Особенно Юрию было неловко, что все старались выгородить его в глазах Никифорова: дескать, еще молодой, неопытный, в уголовном розыске служит без году неделя. А Егору Ивановичу, Яше, Владимирову и Борису Котову досталось. Последнему — за то, что, будучи дежурным, не проверил, как опергруппа подготовилась к заданию.

Домой Юрий пришел расстроенный. Жил он в районе бывшего Царского моста, в доме вдовы Бурмакиной, в махонькой комнатенке, которую нанимала еще его покойная мать.

Юрий снял черную шинель с красными петлицами и милицейскую шапку из серого каракуля с красным суконным верхом, повесил на гвоздь, вбитый в дверной косяк. За стенкой пиликала расстроенная гармошка. У Бурмакиной недавно поселился владелец карусели с Лузинского рынка, рыжебородый старик Михалыч с двумя мальчишками, своими воспитанниками.

Сейчас Михалыч разучивал новую песню для карусельного репертуара, и, кроме гармошки, до Юрия доносился еще простуженный голос старика.

— Юра! — стукнула в дверь Бурмакина. — Тебя, милок, спрашивают.

— Кто спрашивает? — удивился Юрий.

— Я спрашиваю! — и на пороге появился Яша Терихов. — Можно? Не помешаю?

— Конечно, Яша, можно! — обрадованно воскликнул Юрий. — Проходи, шинель сбрасывай. У хозяйки самовар на кухне готов, чай будем пить.

— Я к Альке, понимаешь, топал, — сказал Терихов, вытаскивая из кармана черной гимнастерки осколок зеркальца и приглаживая тоненькие усики, — она недалече здесь проживает. А узрел свет в твоей хатке и решил: подождет Алька! Поважнее дела есть!

— Дела? Какие?

— Ладно, поясню! — кивнул Терихов и спрятал зеркальце в карман. — Только ты сперва гони обещанный кипяточек, а то я, понимаешь, продрог, как цуцик, — и, прислушавшись к «концерту» Михалыча, с усмешкой добавил: — голосист карусельщик-то.

Не щадя глотки, Михалыч в это время выводил:

На стене висит пальто,

Меня не сватает никто...

Юрий осторожно принес из кухни две дымящиеся алюминиевые кружки и, достав коробку с дешевенькими леденцами, пригласил Терихова к столу.

— Ты вот конфетки хранить можешь... Счастливый! — позавидовал Яша, отхлебывая горячий чай. — А у меня насчет конфеточек труба! Племяши, понимаешь, все сразу приканчивают. Утром порой голый кипяток пью, без всякой прикуски.

— Давай отсыплю для них половину коробки, — сказал Юрий. — Ребятишки — это хороший народ!

— Хорошие, хорошие! — охотно согласился Терихов. — Объявлю я этим хорошим: Юрий Петрович, мол, гостинцы вам послал, чтобы дядю Яшу больше не обижали.

— Обидишь тебя! — засмеялся Юрий и, хрустнув леденцом, спросил: — Так какие, говоришь, дела?

— Вот, понимаешь, такие... Ты у бородатого бродяги, который к Ваське Дегаме заявился, примету, кроме бороды, какую-нибудь запомнил?

— На бродягу он, Яша, по-моему, не похож... А примету? Приметы, кроме бороды, нет.

— Нет?

— Нет.

— Эх, не организован у нас «учебный кадр». Не то что как в Петрограде! Там каждый новичок, поступающий в угро, сразу же начинает обучение проходить без отрыва от службы. Мне-то что! Я в переделках с басмачами в Туркестане кое-чего познал.

— Неужели ты, Яша, мог за секунду запомнить какую-нибудь особую примету?

Терихов самодовольно улыбнулся:

— К шинельному короткому пальто воротник богатый пришит, хоть и поношенный. Кажись, бобровый... Разве это не примета?

— Не знаю, — неопределенно ответил Юрий. — Только, Яша, по такой примете человека не найдешь. Многие ходят с бобровыми воротниками. Из нэпачэй.

— Нэпачи на дрянное шинельное суконце бобра не напялят.

— А ты точно уверен, что видел именно бобровый воротник?

— Полной уверенности, понимаешь, нет. Но что воротник богатый — это точно.

— И что думаешь теперь делать?

— Если попадется мне, к примеру, на улице тот тип, доставлю его в момент к товарищу Никифорову. Знай, мол, наших, дорогой начальник. Оплошность исправлена! А пока, Юрка, гнетет оплошность-то меня... Гнетет!

— Лицо его ты хоть помнишь?

— Ушанку он, паразит, на самый лоб нахлобучил...

— Давай, Яша, я еще чаю принесу!

— Валяй, неси!

Из кухни на сей раз Юрий возвратился в сопровождении двух шустрых ребятишек.

XVIII

Как-то на Лузинском рынке, около карусели старика Михалыча, остановились два оборвыша. Карусель в это время не работала, «отдыхала», и Михалыч собирался позавтракать ржаной краюхой, густо посыпанной солью.

— Дай, деда, кусочек, — несмело прошептал один из оборвышей с кудрявыми