— В общем, живем по закону джунглей.

— Именно так! Джунгли — это великолепно организованное место, где лев царит над зверями, но кончает жизнь растерзанным на куски, тогда как гиены довольствуются объедками его пиршества, зато доживают до старости.

Эти циничные мини-конференции приводили Сендстера в прекрасное расположение духа. С минуту он помолчал, мысленно перебирая один за другим свои ленивые расчеты. Затем, подобно кошке, играющей с еле живой мышью, еще раз куснул Сен-Клода:

— Поль считает, что если его назначил Миттеран и он сохранил свой мандат при Шираке, то ему нечего бояться. Он принимает себя за хамелеона. Но, когда фининспекторы вплотную подступаются к вашим счетам, лучше быть беленьким. А хамелеоны этот цвет не принимают.

На чемпионатах мира по лицемерию я всякий раз поднимаюсь на пьедестал почета. Итак, я ответила улыбкой на его сентенцию и замолчала. Это была удачная мысль: Сендстер встал. В нем все-таки было что-то от денди: произведя впечатление на аудиторию, он удалялся, не дожидаясь, когда оно потускнеет. Крайне довольный своей эффектной речью, он даже слегка подобрел:

— Будьте готовы к половине девятого, я отвезу вас в офис «Пуату». Сегодня утром вы подпишете свой контракт. Вас хочет видеть директриса кадровой службы. Это ее работа — знать персонально каждую осу из своего гнезда.

«Ягуар» ждал перед домом, как всегда, во втором ряду. Шофер открыл нам дверцу и протянул Сендстеру пачку газет. Все они, кроме «Фигаро», были английскими: «Times», «Financial Times» и «Guardian». Переделать Гарри Сендстера не мог никто. Это был Фальстаф, стопроцентный англичанин, крутее всех крутых, не лягушатник какой-нибудь. В этот утренний час нам понадобилось полчаса, чтобы доехать до квартала Дефанс. Сендстер высадил меня из машины до того, как зарулить на стоянку: мне не следовало идти в офис в его сопровождении. Я должна была появиться на входе как улыбающаяся дебютантка.

Башня «Пуату», с ее тридцатью пятью этажами черного тонированного стекла и конусообразной верхушкой, напоминала величественную, устремленную в небо ракету — или по меньшей мере медицинскую свечу, основу процветания фирмы. Десятки мужчин и женщин исчезали в разверстой пасти ее входа. От этого становилось жутко. Долгие годы они как проклятые корпели над книжками, чтобы пролезть в Политехническую или Высшую коммерческую школу; теперь они вкалывали, как каторжные, чтобы подняться вверх по иерархической лестнице. Что же они подумают обо мне, никчемной бездельнице? Приуныв, я побрела вдоль эспланады в поисках кафе. Но никаких кафе в поле зрения не было. Наконец я обнаружила одно — на краю света, в чреве огромного мрачного универсама. А затем все-таки решилась и переступила порог башни «Пуату». Это произошло 15 апреля 1988 года, в 9.30 утра.

Холл, облицованный черным мрамором, был размером с аэровокзал. Пять гигантских букв из серебристого металла, составляющих название «Пуату», спускались по вертикали с потолка до пола, занимая, по самым скромным оценкам, метров десять в высоту. Стайки служащих спешили к лифтам и разлетались по коридорам, всовывая карточки в электронные турникеты. В здании царила неприятная тишина. Я предъявила паспорт. Девушка-портье в черном костюме вручила мне бэджик и объяснила, как найти кабинет Люси де Вибер на 33-м этаже, в высших сферах. Я прошла по нескончаемо длинным коридорам, где только и слышалось что слабое гудение невидимых аппаратов. В кабинетах с распахнутыми дверями можно было видеть людей, прилежно уткнувшихся в компьютеры. Фантастическое зрелище — пчелы, собирающие добычу.

Добравшись до нужного этажа, я пошла по коридору; впереди шествовала важная пожилая дама, одетая в твид; она держала на поводке крошечную таксу, которая тащила ее вперед, — точь-в-точь буксирчик, тянущий за собой супертанкер. На плечах у дамы красовалось какое-то немыслимое боа из светлой норки. В таких местах чего только не увидишь. Но, главное, здесь сразу видят и засекают вас: очередная администраторша, улыбающаяся и крайне вежливая, перехватила меня и отправила на запасной путь, а именно в комнату ожидания, крошечное помещеньице без окон, затерянное в самом сердце этого гигантского механизма, где меня и забыли. На мраморном столике валялись брошюрки с описанием деятельности «Пуату». Движимая профессиональным усердием, я попыталась прочесть одну из них. Но этот талмуд оказался мне не по зубам. Колонки цифр, непонятные аббревиатуры — чтобы не потонуть в этом море статистики, нужно было цепляться за столь же загадочные отсылки типа: «Требует дополнительных справок. По трансфертам — см. стр. 12, по цифровым данным Брюсселя — стр. 26, по договору о социальных программах — стр. 31…» Я еще не прочла ни строчки, а мои нейроны уже рассыпались в прах. Подумать только: эти люди хотели замешать меня в свои дела! Я струхнула всерьез. Наконец ближе к одиннадцати за мной явилась новая администраторша. Мадам де Вибер ждала меня.

Такса уютно разлеглась в своей корзинке, положив вытянутую мордочку на подушку. Когда я вошла, она встала и неторопливо потрюхала ко мне. Я не собиралась унижаться до того, чтобы сюсюкать над этой ходячей сарделькой, и проигнорировала ее. Старушка, встреченная утром в коридоре, не спускала с меня зорких глаз. Она величественно восседала за письменным столом с бумагами, разложенными в идеальном, парадном порядке. Ни одна из них не лежала косо. Хозяйка кабинета наверняка подсунула себе под зад толстый справочник: в сидячем положении она казалась почти высокой. Меня пригласили сесть коротким мановением, словно Цезарь в Колизее, и я опустилась в низкое глубокое кресло. Теперь можно было начинать партию: хозяйка кабинета смотрела на меня свысока.

На первый взгляд она выглядела вполне симпатичной — эдакая Mamie Nova[27]: тщательно подвитые кудряшки, красивая седина с голубоватым оттенком. В воздухе нежно веяло старой кожей, пудрой и одеколоном — короче, ароматами «бабушкиного ридикюля». Однако бабуля и ее боа были начеку. Она хотела знать абсолютно все про мои дипломы, про мои предыдущие места работы, про мои запросы… Увидев платежки из моего агентства, она внезапно встрепенулась и бросила взгляд на фотографию в рамочке, стоявшую у нее на столе, — снимок ослепительной рыжей красавицы, ее внучки:

— Она мечтает стать моделью!

Сравнивая эту юную богиню со старой вислокожей гарпией, можно было констатировать, что природа развивается скачкообразно, однако я приберегла это мудрое рассуждение для себя. Я проявила чисто японское смирение. До сих пор восхищаюсь собственной выдержкой. Хотя Люси на все сто заслуживала свое прозвище — Люциферша, под которым ее знали все в «Пуату». Закончив свой допрос, она оглоушила меня безжалостным выводом:

— В общем, если я правильно поняла, ваше единственное выдающееся качество — это требование выдающейся зарплаты.

Я, конечно, люблю ясность, но, услышав это от старой карги, просто лишилась дара речи и с минуту сидела молча. Такой упрек предъявляют очень редко. Я лихорадочно соображала, какую же карту мне разыграть. И нашла только одну — моду. Решив прибегнуть к этой наживке, то есть намекнуть, что я могу открыть двери в агентство ее внучке, я заговорила самым резким и деловым тоном: