У меня два пути: или я побыстрее спускаюсь с этой гадской трубы, просто отпустив руки и шлепнувшись на твердый-претвердый асфальт, сломав, скорее всего, ноги да еще попав на глаза Регу, или пытаюсь подняться наверх еще около метра, залезаю на крышу, а оттуда уже пробую смыться.

Все это проносится у меня в голове за какую-то секунду и даже меньше. И прежде чем я понимаю, что делаю, я рву наверх. Мои ноги сами находят нужные выступы в стене, и я, как какая-нибудь мартышка на шесте, проскакиваю мимо этих трех голов.

— Эй! Ты! Стой! — кричат мне головы. Но я, конечно, ни фига не обращаю на них внимания и рву наверх изо всех сил. Я луплю ногами по рукам, которые пытаются схватить меня за лодыжки, и у них ни черта не получается. Мое желание смыться в миллион раз больше, чем их желание меня поймать. В конце концов, чтобы они стали делать, если бы им все-таки удалось схватить меня за ноги? Сдернули бы меня с трубы, чтобы я шлепнулся на землю, расколов череп и заляпав мозгами тротуар? Этого они, понятно, не хотели. Это было бы самым настоящим убийством. На фига им такое?

Я слышу, как Рег в комнате кричит: «Что там происходит?» Кричит очень громко, но я до пояса уже на крыше. Сточный желоб вдоль крыши, полный гниющей листвы и дождевой воды, врезается мне в живот, я весь намокаю, но мои руки уже ухватились за черепицы, а ноги продолжают отталкиваться от стены дома. И вот я уже целиком на крыше. Она не очень сильно покатая, и я даже могу встать на ноги. Поэтому я бегу по ней, стараясь ступать как можно легче. Я добегаю до самого верха, проношусь мимо дымохода и потом уже бегу вниз по другой стороне.

С крыши я мог видеть луну и другие крыши, блестящие в ее свете. Я мог видеть весь Лондон, вплоть до цивилизованных районов, где я живу, где все здания высокие-превысокие и освещены как настоящие скульптуры, какими они мне и кажутся. Я бегу по крышам дальше, и у меня такое ощущение, что я могу летать. Будто если я раскину руки, то поднимусь в воздух, воспарю, так сказать, в небо, где я смогу дышать чистым холодным воздухом, пить его и насыщать им свою кровь, чтобы она стала алая-алая, и откуда смогу смотреть вниз на улицы и видеть все, что там происходит. Я был таким счастливым, чувствовал такое возбуждение после своего удачного побега и еще был совершенно очумевшим после «бориса». Это было самое лучшее ощущение в моей жизни.

На следующее утро, когда я проснулся в своей квартире, электрическое возбуждение от моих ночных приключений уже выдохлось, и чувствовал я себя совершенно погано. Один «борис», три «дрездена» (и еще три капсулы снотворного, которые я принял, чтобы хоть немного успокоиться и спуститься, так сказать, с небес на землю) теперь давали о себе знать. Ощущение было такое, будто вся кровь перетекла в ноги, а лицо сделано из ржавого железа, и если бы кто-нибудь смог его с меня снять и надеть новое, то я был бы совершенно счастлив. Казалось, что мой мозг пытается откашляться и отхаркаться от всей той «дури», которую я вчера проглотил. И через всю эту боль — боль в голове и в теле — в моем измученном мозгу всплыли воспоминания о прошлой ночи, и стало совершенно ясно, что я провалил дело. Все закончилось полным дерьмом. Когда я танцевал по крышам, чтобы не попасть в лапы банды Рега, я чувствовал себя просто офигенно, потому что ничего не соображал из-за «борисов». Но все, что я сделал, — так это пошел на огромный риск, и ничего более. Не добыл никакой информации о том, что замышлял Рег и его маленькая банда на тайном собрании в его мерзкой квартире. Я лежал и думал о том, что полностью облажался. Они наверняка видели меня, когда я карабкался на крышу по водосточной трубе. Я поднял такой офигенный шум, да еще все время выкрикивал это свое дурацкое «Да!».

Я посмотрел на часы — десять утра. Я встал с кровати и отправился в душ. Но даже распрекрасный «дерма-душ» не смог поднять мне настроение, хотя напор в нем просто обалденный. Но из-за лупящих по телу струй воды у меня лишь усилилась головная боль, и я почувствовал еще больший стыд от того, каким бабуином я оказался прошлым вечером и как провалил свою работу шпиона/защитника.

После душа я вытерся и оделся. Есть не хотелось, но внутри меня все по-прежнему скрипело и страдало, поэтому я открыл аптечку, чтобы посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь, что поднимет мне настроение. Конечно, самый соблазнительный вариант — это старый добрый «борис». Его доза всегда приносит удовлетворение. Но когда ты какое-то время пренебрегаешь другими прелестями из этого разряда, то они вроде как становятся для тебя более привлекательными. Например, «дрездены». Однако в последнее время я стал думать, что «дрездены», может быть, слишком уж эксцентричны, слишком уж пробирают. Они прекрасно подходят, когда в воздухе пахнет насилием и тебе нужно набраться храбрости, — в общем и целом я считал их слишком уж грубыми. Прошлой ночью, когда я принял их поверх «бориса», это было как откровение, и «приход» был просто чудесный. И все-таки нужно постараться прекратить это дело, потому что из-за этого, так сказать, коктейля «дрезденов» с «борисом» у меня начинает съезжать крыша, и я веду себя как последний псих.

В конце концов я остановился на нескольких «стабилизаторах» из моей аптечки. Мне нравится, как они будто ставят между тобой и окружающим миром что-то вроде легкой ширмы, а ты даже этого не замечаешь и вдруг начинаешь чувствовать себя так, будто ничего страшного не произошло и все тихо, спокойно и замечательно. Про них говорят, что они немного слабоваты, потому что именно их дают детям. Когда я был в Детском отделении «Дункан-Смит», мне скармливали чуть ли не тонны этой гадости. Они заставляли меня их жевать, как конфеты, а если и это не срабатывало, то тогда уже в дело вступал гребаный шприц и — «Спокойной ночи, Дженсен». Но у меня были полноценные «стабилизаторы» для взрослых, те самые, в красно-зеленой упаковке, которые можно получить только в настоящей аптеке у врача в белом халате, который задает тебе кучу вопросов о том, как ты себя чувствуешь, и который записывает твой идентификационный номер, прежде чем продать их тебе.

Эти «стабилизаторы» сработали неплохо, но все равно не смогли избавить меня от ноющего ощущения дискомфорта, хотя я и не мог толком вспомнить, что же было не так. Я попробовал смотреть мультики и стал смеяться, а потом вдруг услышал свой собственный смех, эхом раздававшийся по всей квартире, поэтому прекратил смеяться. А в мозгу все плавал этот темный сгусток, вроде как и не залетая в само сознание, но этого было достаточно, чтобы периодически выбивать меня к черту из колеи на три минуты кряду.

После пары часов подобных мучений я уже был на пределе. Я решил, что мне нужна какая-нибудь компания и какое-нибудь развлечение, иначе вот-вот окончательно свалюсь в штопор тоски и хандры. Поэтому я позвонил Федору, и мы договорились встретиться у «Звездных сучек», что рядом с моим домом.

Я оделся, зарядился парой «борисов» («Ах, старый, верный друг!» — подумал я про себя) и вышел на улицу. Мы встретились с Федором прямо у входа в заведение.

— Эй, Дженсен, привет! — кричит он, увидев меня, лохматит мне волосы и шутливо лупит меня по плечу. Он, как всегда, ухмыляется и потирает руки в предвкушении.