– Это отвратительно, – сказала я, и продюсеры, похоже, были со мной солидарны, потому что, когда эпизод вышел, на экране мелькнула только почерневшая ступня. Что ж, это шоу-бизнес.

Но вернемся к месту преступления в Глазго. Полиция показала мне «кровавое пятно», которое обеспокоило установившего смерть врача. По линолеуму растеклась коричневатая жидкость. Больше следов крови я нигде не обнаружила, и сложно было определить, откуда она, потому что очевидных ран на теле не оказалось.

– Поняла, – со знанием дела сказала я, – это гнилостная жидкость. Часть процесса разложения. Внутренние органы разжижаются, а жидкость вытекает через отверстия. Так что это не кровь.

Высказавшись, я развернулась на пятках и ушла, желая как можно скорее покинуть квартиру. Я не опозорилась, не свалилась в обморок и не повела себя так, как нормальные люди при виде разложившегося тела, поэтому во мне родилась уверенность: я справлюсь с любой смертью, свалившейся на мои плечи.

Вернувшись на базу, я проверила факты до того, как тело и улики привезли на судмедэкспертизу.

В остальном, вскрытие прошло штатно. Иными словами, ничего, что указывало бы на убийство, я не нашла. Токсикологическое отделение обнаружило следы героина в печени. Фух! К сожалению, я много раз видела смерти от наркотиков в Глазго – такая напрасная трата молодых жизней. Большинство умирали в полном одиночестве. На той стадии моей карьеры мир делился на черное и белое. Наркоманы были на черной стороне. Меня поражало, насколько сильна зависимость, когда раз за разом я видела наркоманов на столе в морге и в их жилищах.

Было бы так просто отвергнуть этих людей и обвинить во всем социальные условия, в которых они выросли (ведь довольно большая часть населения Дублина и Глазго жила в бедности), и запросто решить, что эти люди сами загубили собственную жизнь, но я видела их семьи. Большинство – обычные люди, опустошенные потерей сыновей и дочерей, они не могли понять выбор собственных детей. Однако никто не освещал эти смерти в Шотландии, не привлекал общественное внимание, которое подтолкнуло бы расследование, поэтому семьи горевали в одиночестве без возможности выяснить, что случилось с их детьми. Это несправедливо.

Основная причина, по которой я бралась за вскрытие, – дать семье результат и помочь понять, что случилось. В Глазго мы организовали «Клинику смерти». Если дело не расследовалось полицией, смерть не произошла в результате несчастного случая (и проводилось коронерское расследование) и не нашлось никаких свидетельств криминала, то семьям предоставлялась возможность встретиться с судмедэкспертом. Это занимало пару часов в неделю, но семьи были благодарны, что кто-то с уважением относится к ним и их умершему родственнику. Иногда я была единственным человеком, с которым они могли поговорить о смерти, – и это тоже один из важных процессов примирения с ней. Это еще один урок, который я выучила на своей работе.

Представители некоторых семей прагматично подошли к делу, когда решили ограничить ущерб от наркотиков: им хотелось дать наркозависимым способы избежать преждевременной смерти и начать лечение таких людей. Им не нужны были банальности в виде покровительственного «Сожалеем о вашей утрате. Следующий!» от властей, для которых любое действие – простая игра. Мне посчастливилось стать свидетелем действий таких семей. Они занимались сбором информации обо всех смертях в Ирландии, случившихся из-за наркотиков, вне зависимости от того, расследовались эти смерти или нет. Я надеюсь, что у этих людей хватит сил не бросить свою деятельность, потому что без них в Ирландии останется жить потерянное поколение, а нам ведь нужно как-то заботиться о своих детях.

В конце 1980-х – начале 1990-х годов в Глазго за явку судебного судмедэксперта на место преступления отвечал главный полицейский офицер. Ключ к успешно проведенному расследованию – это получение информации как можно раньше, а также мнение эксперта о причине смерти. До того как анализ ДНК вошел в арсенал криминалистов, те корпели над отпечатками пальцев и гоняли полицейских добывать им необходимые улики. В то время экспертиза чаще была коллективной, все работали скорее как команда наподобие CSI, чем как разрозненные специалисты. Теперь же судмедэксперт – единовластный правитель на месте преступления, а ДНК лишь подтверждает его право носить корону. Нам также следует признать, что сегодня судебный патолог не разберется в произошедшем, просто посетив место, где нашли тело.

Многое можно сказать, только увидев тело, особенно если на месте преступления имеются многочисленные пятна крови и признаки, например, борьбы. Для судмедэксперта тело – уже место преступления. Мне нравится работать, отталкиваясь от этого. Где лежит тело? Есть ли рядом с ним кровь или другие улики? Имеются ли очевидные повреждения или они скрыты одеждой или кровью? Как они были получены? Нужно ли полиции искать нож или пистолет? Есть ли следы крови, ведущие от тела? Могли ли травмы быть нанесены в другом месте? Если да, то жертва сама пришла на то место, где теперь лежит труп, или есть признаки того, что ее тащили?

Часто причина смерти – не вопрос, а цепочка событий, которые могут пролить свет на обстоятельства гибели.

Имеем ли мы дело с быстрым внезапным нападением или нет? Порой на месте преступления целое море крови, и сложно добраться до тела. В таких случаях на пол устанавливаются специальные подставки, по которым мы можем пройти, не задев потенциальные улики. Единственная проблема в том, что подставки устанавливают люди выше меня, у которых шире шаг. Мне часто приходилось перепрыгивать с подставки на подставку, а я, помнится, делала это на восьмисантиметровой шпильке. Джинджер Роджерс как-то сказала, что делала то же, что и Фред Астер[19], но задом наперед и на каблуках. К счастью, мне не приходилось ходить спиной вперед. Может, вы сейчас думаете, что вот теперь, лет 30 спустя, я наконец-то решила носить более «разумную» обувь, но нет.

Однажды меня вызвали на место смерти пожилого мужчины. Его сын позвонил в скорую и сообщил, что отец потерял сознание. Скорая приехала, но мужчина уже был мертв. Полиция прибыла сразу же за скорой и увидела мужчину, лежавшего в коридоре. Кровь обнаружили на стене, на полу вокруг мужчины и на теле. Сын был в отчаянии и признался полиции, что поругался с отцом во время украшения дома и бросил в отца банку с краской. Он уверял, что не хотел причинять отцу вред и что банка точно в него не попала.

Место преступления находилось недалеко от морга, поэтому я прошлась пешком. У дверей меня быстро ввели в курс дела. Я взглянула на тело и развернулась, сказав, что видела достаточно и тело нужно везти в морг как можно скорее. Было очевидно, что «кровь» на стене и вокруг мужчины на полу – всего лишь красная краска. Мне понадобилось несколько бутылок скипидара, чтобы оттереть краску от тела погибшего. Как сын и говорил, на теле отца не было ни одной царапины, а вот его органы многое мне поведали: на сердце обнаружился рубец от инфаркта. Ссоры с сыном по поводу украшения дома было достаточно, чтобы спровоцировать новый приступ. Исход был бы тем же, побеги он за автобусом. Однако сына все же обвинили в непредумышленном убийстве отца, и мне пришлось давать показания в суде. К счастью, судья и присяжные сошлись во мнении, что было бы несправедливо отправлять молодого человека в тюрьму, поэтому он получил условный срок.