Выскочила из душа, схватила полотенце и начала быстро вытираться.

— Я буду, — говорю на полном серьёзе.

Она остановилась, глянула грустно и головой покачала:

— Ну, да и мы все дружно переедем в твою шикарную квартиру. Так?

— Ну, а что, можно, — сказал уже не так уверенно.

Да, об этом я не подумал. Если тут мальчишка начнёт шароёбиться и дед на инвалидной коляске, то, как я буду днями и ночами ебать мою Лилиану?

— Ты, Фёдор, ерунду не городи. Потрахались и разбежались. Не нужно обещаний. И я не твоя женщина, если что, я — своя, личная.

Натянула трусы, лифчик застегнула, платье натягивает.

— Эй, эй, подожди, зачем ты всё это надеваешь, мы ещё не закончили.

Остановилась.

— А что ещё ты предлагаешь? Мясо поели, сексом позанимались, что-то ещё будет?

— А поговорить?

Она что, это серьёзно? Пытаюсь удержать.

— Не до разговоров мне. Домой пора.

— Я думал, утром тебя отвезу.

— А ты меня спросил? У меня ребёнок. Что он подумает, если я утром домой вернусь?

— По-моему, ты усложняешь. Он же взрослый пацан.

— Он ребёнок. И он понимает только то, что мать его оставила и пошла гулять до утра.

Тут я заткнулся. Она права. Крыть нечем.

— Ладно, отвезу тебя домой. Вот сейчас только переоденусь, — указал на мокрые джинсы.

— Хорошо.

Так же молча, как и ехали сюда, едем обратно.

Все эти его хотелки и мечты, конечно, понятны. Фёдор мыслит глобально, не вникая в нюансы, но не думаю, что так будет и дальше. Слишком часто я была свидетелем мужских обещаний. Почти ни у одной танцовщицы из нашего клуба нет нормальных отношений. Всё всегда меняется. Сначала их видят и хотят, потом трахают какое-то время, а потом бросают ради такой же хорошенькой танцовщицы. Эти сказки хорошо известны, чтобы в них верить. Я реалистка. И рассказами про золотые горы меня не заманишь.

Он, наверное, думал, если скажет, что готов жениться, я тут же и растаю.

Нет, Федя, ты ошибся. Считай, я тобой пользуюсь, а не ты мной.

Глянула на него невзначай, смотрит вперёд сосредоточенно, думает о чём-то. Решает. Но явно не мою судьбу. Это было бы совсем нереально. Все его слова, они стучатся мне в душу, но не проникают, слишком толстая у моей души броня.

Остановились у подъезда. Фёдор повернулся, посмотрел на меня долгим, загадочным взглядом и выдаёт:

— Я подумаю, как нам быть.

Я только кивнула. Пусть думает, если так хочется. Только вряд ли из его дум что-то путное родится. Трахаться они все мастаки, а ответственность брать, на это уже не каждый способен.

— Посмотрим, — сказала, чтобы хоть что-то сказать. Дверь открыла и вышла из машины.

Пошла к подъезду, не оборачиваясь. Слышу только, не уезжает, стоит. Видно, в след мне смотрит.

Федя, Федя, такой же ты, как все. Один в один, такой же.

Открыла дверь. Тихо. Стараюсь, чтобы никого не разбудить. Вошла. Смотрю, свет в Николаевича комнате. Ну, всё, сейчас снова выслушивать.

Господи, когда уже закончится эта тёмная полоса? Пять лет уже не заканчивается, а только всё темнее и темнее становится.

Туфли скинула, чтобы каблуками не стучать, раз молчит, значит, просто свет забыл малой выключить. Подошла к комнате, ещё даже не заглянула, один шаг остался:

— Заходи, Лилиана, не бойся, тут никто не спит, — чужой мужской голос.

Глава 16

За одну долю секунды в голове пронеслось много всего: бандит, убийца, маньяк, старый знакомый. И уже в самом конце секунды, самое нереальное предположение — Илья.

Один шаг отделяет от ответа, шагни и узнай. Но я медлю. Глянула на дверь в комнату Егора. Прикрыта, так же, как и всегда. Значит, возможно, он там, а человек, что пришел, знает свёкра, если сидит в его комнате.

Шагнула. И остановилась, испуганно распахнув глаза.

Николаевич на своей кровати. Рядом на стуле человек сидит спокойно так, ногу на ногу забросил, на руках ногти ножом чистит. Из-за двери ещё один высунулся, в углу третий сидит. Все трое наружности неприятной. Особенно тот, что ногти чистит. Морда квадратная, загорелая, на щеке шрам такой глубокий, что даже я вижу его с расстояния.

По виду похожи на опегешников, на бандитов. Такие часто по клубам шарахаются. Но этих в нашем клубе что-то не припомню.

Человек на стуле улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов. На загорелом лице это показалось уж очень ослепительной улыбкой. Лицо его скорее красивое по-мужски, но в этой красоте угадывается с первого взгляда некоторая эмоциональная нестабильность. Словно вот сейчас улыбается, а в следующий момент может горло перерезать. Лицо убийцы, во всей красе.

— Здравствуй милая, Лилиана.

— Здравствуйте, — пугливо смотрю на второго, который встал, и без стеснения, нагло осматривает меня с ног до головы.

Этот человек молодой, высокий, в спортивной, яркой куртке. Кажется ещё более нестабильным, чем первый. Смотрит и рот его жующий жвачку пересекает совсем не такая улыбка, как у первого, у этого — улыбка маньяка. Как есть. Похотливая, мерзкая. Раздевающий взгляд с сумасшедшинкой, с вседозволенностью. Только от одного вида этого парня хочется бежать отсюда подальше.

— Что же ты, Лилиана, гуляешь так поздно? — спрашивает человек со шрамом, а второй, как дурачок, мерзко усмехнулся на эти слова, как будто точно знает, где я была и что делала.

— Это запрещено? — говорю не слишком дерзко, понимаю, это сейчас вообще ни к чему и взгляд мой перемещается на третьего.

Маленький, худой, лысый, задумчивый. Не молодой, но и не старый. В пиджаке, словно с чужого, более широкого плеча. Похож на интеллигента, который вообще тут ни при делах, так, сидит просто в сторонке и никого не трогает. И на меня совсем не смотрит.

Николаевич тихо лежит, испуганный взгляд переводит то на одного, то на другого.

— Не запрещено, девонька, смотря с кем, гуляешь, — сказал из угла лысый, встал и всё ещё на меня не глядя, подошел к кровати.

Постоял немного над перепуганным Николаевичем и повернулся ко мне. Теперь смотрит в лицо. Такое ощущение, что он прочел разом все мои мысли, повернулся и снова пошел, сел на стул. Достал что-то из кармана и закинул в рот.

Человек со шрамом проследил за этими манипуляциями и снова ко мне обращается:

— Хорошо у вас тут, уютно. А малой-то даже и не проснулся. Пусть спит пацан, мы его тревожить не будем… пока.

У меня внутри всё в комок сжалось. Даже боюсь представить, что он имеет в виду.

— Могу я спросить,