– Эй, незнакомец!

Резко обернувшись, я подавляю свой импульс и спешу в гостиную – и все лишь для того, чтобы обнаружить, что Лори сидит, свернувшись, как кот, на спинке дивана. Рядом с ним – мальчик, которого я вижу впервые. Получается, окрик брата был обращен вовсе не ко мне. Как только я вхожу в комнату, мальчик поднимает голову – лицо у него открытое, улыбающееся, – но, едва заметив меня, мальчик складывается, точно коробка оригами.

– Гм… привет.

Я пытаюсь улыбнуться незнакомцу, но он избегает моего взгляда.

Лори соскальзывает со своего насеста и устраивается рядом со скрытным мальчиком.

– Шон, это моя сестра… – Он смотрит на меня, его рот искривляется в усмешке. – И как мы теперь тебя называем?

– Джо… да чего там, зови меня просто Элизабет.

Я устала напоминать всем подряд, что хотела изменить свое имя в ту самую минуту, когда мы переехали: это были знаки того, что без переезда мы бы просто не выжили. Я могу быть Элизабет для простоты обращения, но клянусь, что на бумаге я всегда буду Джо.

Кривая усмешка Лори становится шире.

– Шикарно. Значит, Шон, познакомься с Элизабет. По крайней мере, так ее зовут сегодня.

– Негодяй, – говорю я и плюхаюсь на стул.

Стул стоит рядом с тем местом, где сидит Шон, и ровно в ту секунду, когда моя задница шлепнулась на сиденье, он отпрянул, словно он черепаха, а диван – панцирь, куда он пытается спрятаться. Мальчик что-то бормочет – видимо, приветствие.

– Я тоже рада познакомиться.

Мой тон резче, чем следовало бы, но меня бесит, что Шон ведет себя так, словно я вторглась в его пространство, хотя это он сидит на моем диване. Лори мечет в меня дротики свирепых взглядов.

– Шон живет в 5С, – поясняет брат. – На два этажа выше, через одну квартиру от нас. Мы все время натыкаемся друг на друга, когда достаем почту из ящиков, вот я и подумал, что надо познакомиться с одним из соседей.

Лори улыбается одной из тех улыбок, что только он может себе позволить, и Шон слегка распрямляется.

– Кстати, вы можете стать добрыми приятеля ми. – Лори взял происходящее под свой контроль и теперь режиссирует спектакль с мастерством профессионала. – Мы с Шоном заговорили, потому что он таскает с собой вот это.

Я только теперь замечаю, что Лори держит в руках комикс – он машет им передо мной. Шелест страниц заставляет Шона поежиться, и теперь я отчасти проникаюсь к нему симпатией. Он выхватывает книгу из небрежных лап Лори.

– «Сказания», – замечаю я, пытаясь улыбнуться Шону. – Хорошая серия. Vertigo печатает много всего интересного[9].

Он вроде бы улыбается в ответ и что-то бормочет, но в ту же секунду срывается с дивана и мчится к выходу. Лори следует за ним, и я слышу, как брат прощается, открывая и закрывая дверь.

– Что это было? – спрашиваю я, когда Лори вразвалочку входит в комнату и в полный рост вытягивается на диване.

– Ты о чем? – переспрашивает брат.

– Почему он так внезапно ушел? – уточняю я, а сама думаю: неужели я произвожу такое ужасное первое впечатление?

– Он извинился и сказал, что ему нужно идти на обед, – отвечает Лори. – Разве ты не слышала?

Я не слышала ничего из сказанного Шоном и хотела бы знать, как это Лори удалось так быстро приноровиться к секретному языку полутонов, которым пользуется наш сосед сверху. Но Лори наделен даром завоевывать людей. Впрочем, это работает далеко не всегда.

– Славный, правда? – спрашивает Лори, разглядывая потолок.

Я замечаю, что он подмигивает, и внутри у меня все сжимается.

Не могу сказать, что Шон показался мне славным. Я вообще едва ли его запомнила. Вроде бы у него черные волосы, он худой, но не костлявый. Он слишком старался слиться с нашим диваном, чтобы я могла хорошенько оценить его внешность.

– И он любит читать, – произносит Лори. – И за это ему дополнительные очки. Думаю, теперь я буду чаще ждать почтальона…

– Ладно тебе, Лори, – перебиваю я. – Ты ведь даже не знаешь, сам-то он…

Я осекаюсь, но слишком поздно. Легкомысленный румянец сходит со щек брата. Он садится, перекидывая ноги через боковой валик дивана и глядя прямо на меня.

У меня перехватывает горло, но я с трудом проговариваю:

– Я не хотела… Извини.

Я не хочу, чтобы у меня выработался такой рефлекс запрещенного удара. Когда я позволяю страху одолеть меня, я начинаю себя ненавидеть. Я реагирую, как побитая собака: стоит ей увидеть швабру, как она вздрагивает и рычит.

Брат выжидает, и еще одну безмолвную минуту я сижу в луже собственной вины.

– Извини, – повторяю я снова.

– Забудь.

Дверь в квартиру распахивается. Мы с Лори вскакиваем. В гостиную вваливается мама.

– Я дома! И я принесла поесть!

Она показывает на пакеты с китайской едой на вынос. Кажется, она скупила целый ресторан.

Лори с радостными воплями бросается к маме. Мгновенно вытащив коробки с едой, мы устраиваем пикник на полу гостиной. Мама просит прощения за то, что вечно отсутствует, но, судя по тому, как она сияет, ей очень нравится новая работа. Лори болтает о школе, а когда он упоминает о Шоне, я лукаво ему подмигиваю. Он бросает на меня лучезарный взгляд, и я знаю, что прощена. Когда мама с братом спрашивают меня, как прошел мой день, я прошу прощения за то, что не распаковала вещи и упоминаю о том, что бродила по парку. О Стивене я не говорю. Кое-что из сказанного им в парке все еще мчится по моим венам, идеально двигаясь в одном ритме с моим сердцебиением.

«Я держу это при тебе».

Мне нужно, чтобы это было именно так. Я не готова к тому, чтобы подпустить сюда кого-то еще. Поэтому я молчу, пока Лори и мама обрисовывают свои жизненные планы. Мы не говорим о Миннесоте. Не говорим о папе. И где-то между пельменями цзяоцзы и свининой мушу мы на пару часов становимся семьей.

Уже за полночь, но я не могу заснуть – зато теперь я знаю, что в Нью-Йорке мапо тофу куда острее, чем миннесотский вариант того же блюда. Хотя у меня урчит в животе, я вовсе не против того, чтобы в одиночестве бодрствовать у себя в комнате. Нам досталась тихая квартира, но я все-таки слышу звуки города – оживленного и делового – доносящиеся снизу, с улицы. Я думала, что в Манхэттене одним из источников раздражения для меня как раз будет отсутствие тишины, но, как выяснилось, мне нравится постоянный гул человеческой деятельности. Он напоминает мне о часах, которые никогда не нужно заводить; их шестеренки всегда вращаются, всегда поддерживая движение жизни в надлежащем ритме.