и вправду терял хватку — такого уж никак не ожидал.

— Страшно представить, какая из нас получится команда, — сказал он.

Тут я был целиком солидарен.

Мои сны были аляповатыми — макабрическая смесь из кебабов, безголовых священников, церкви без свечей и кладбища с пинтами «Гиннесса» на могилах. Очнулся я задыхаясь, весь в поту, пробормотал:

— Господи.

И потащился в душ. Включил кипяток, словно пар может стирать воспоминания. Аппетита на было, но я затолкал в себя сухой тост, заварил кофе. Курить не хотелось, но все равно достал сигарету. Зависимость просыпается раньше человека, нетерпеливо ждет, говорит: «У меня тут мучения простаивают».

Надо было серьезно поразмыслить. От дела с Коди разило до небес. Пока я проигрывал события в голове, меня вдруг осенило: «А что, если… Господи, а что, если он сам прислал грабителей, спланировал всю историю, сговорился с полицией?»

В таком случае я бы из благодарности согласился почти на все, что он попросит, например на партнерство. Я никогда не работал в паре. Мое призвание — волк-одиночка. Как тут не спросить себя: с чего я согласился?.. Ну, не считая благодарности. От скуки? От пофигизма?.. Я и сам не знал.

Зато знал, что он не тот, кем кажется, роль наивного пацана ему не шла. Но решил ничего не делать, иначе как разоблачить его цель? Держи друзей близко, а врагов — еще ближе, так ведь говорят? Одно точно — он мне не друг. А враг ли, я уже скоро узнаю.

Потом подумал: почему нет? Как минимум будет интересно.

Такие-то мысли чуть и не доведут меня до смерти.

8

Отцы опасаются, как бы сыновняя любовь не изгладилась.

Паскаль, «Мысли», 93

Включил радио, к черту тишину. Новости. Техасский юрист обнаружил ватиканский документ. На латыни; он назвал его планом обмана и укрывательства. Шестьдесят девять страниц, с печатью Папы Иоанна XXII, в 1962-м его разослали всем епископам в мире.

Это ж сколько за марки отвалили.

В документе содержались указания, как негласно обращаться с жертвами домогательств. Ирландским епископам велели сохранять наивысшую секретность. За нарушение молчания грозило отлучение. Жертв, когда он пожалуются, надо было принудить к обету молчания.

Я оделся, вышел. Проявилась хромота: все-таки три лестничных пролета — это не шутки. Купил газету в магазине через улицу, женщина сказала:

— Хорошее утро.

Я не стал спрашивать, для чего хорошее, а то вдруг еще ответит. Поднялся обратно, сел у кона и начал читать. Ватиканские откровения попали на передовицу. Документ под названием Crimen sollicitationis[23] — инструкция на случай домогательств — касался развратных действий священника с членом его паствы в исповедальне.

Бросил читать, заварил кофе, вспоминая, что отца Джойса обезглавили как раз в исповедальне. Чтобы отрубить голову, нужна всепоглощающая ярость. Меня пробила дрожь.

Я с неохотой вернулся к газете.

Описывалось в документе и «самое худшее преступление», то есть непристойный акт священнослужителя с «детьми любого пола».

Читает ли это сейчас убийца?

От слова «дети» внутри все перевернулось, но дальше было хуже. От следующих слов меня замутило.

«…или животными (скотоложство)».

Епископам предписывалось расследовать дела «как можно деликатнее… хранить вечное молчание… И всем соблюдать строжайшую секретность, считая это тайной Святой палаты».

В мае 2001 года Ватикан разослал епископам письмо с четким указанием, что инструкции 1962 года все еще в силе.

Газету я отложил, окруженный тьмой. Зазвонил телефон, я аж подскочил. С сердцем не на месте схватил трубку:

— Да?

— Джек Тейлор, это Ни Иомаре.

— Ридж.

Не услышал ее обычного раздражения из-за английской версии имени. Спросил:

— Что случилось?

— Можем пересечься? Надо поговорить.

— Конечно. У тебя все в порядке?

— Не знаю.

Тут я распознал ее интонацию, какой еще никогда не слышал — страх. Спросил:

— Что-то случилось?

— Я буду в «Южном» в полдень. Придешь?

— Конечно, я…

Щелк.

Отель «Большой южный» внизу Эйр-сквер полгода стоял закрытым на ремонт. Я знал швейцара дольше, чем мы оба были готовы признать. У него было красное лицо, расширенные вены человека, который пьет ежедневно. Но он умудрялся не вылететь с работы, а это уже побольше, чем получалось у меня. Он приветствовал меня по-голуэйски:

— Как оно, Джек?

За все наши годы мы так и не определили это ускользающее «оно». Возможно, оно всеохватно. Я исполнил свою роль, ответил:

— Вроде ничего.

Он раскинул руки, показывая на перемены, спросил:

— Что думаешь?

Я мало что думал, выглядело все примерно так же, но ответил:

— Хорошо постарались.

Он просиял, словно лично надзирал за работами. Мы в Ирландии никогда не упускаем незаслуженных похвал. Зовем это честностью. Швейцары, таксисты, бармены — все они лучшие источники информации. Я наклонился поближе, чтобы вызвать заговорщицкую атмосферу, сказал:

— Страшное дело, что случилось с отцом Джойсом.

У него загорелись глаза. Скандал… почти не хуже полбутылки «Джеймисона» в заначке.

— А ведь он сюда захаживал.

Я спросил с мрачным видом:

— Значит, ты его знал?

Глупее наблюдения не придумаешь, зато в правильном направлении. Он возбужденно взял меня за руку, отвел от двери:

— Приходил каждую пятницу в пять, хоть часы сверяй.

Вскинул правую руку, ткнул пальцем в дальний угол.

— Всегда один и тот же столик, большой стакан ирландского, пинта «Гиннеса». Однажды там уселись какие-то американцы. Я их пересадил.

Он уставился на меня, ожидая вердикта по его поступку.

— Молодец, — сказал я.

Достал пару банкноту, сунул ему, спросив:

— А куда он ходил во время ремонта?

Он посмотрел на меня, как на ненормального:

— А я почем знаю?

И ушел.

Что я узнал? Хер да ни хера. Сам сел в углу, пожалел, что не могу взять ирландского с пивом. Заказал кофейник и стал следить за дверью. Через полчаса появилась Ридж. Пришла в белой футболке, коричневых джинсах, сандалиях, всем видом заявляя: «Эй, все круто, меня ничего не парит».

А вот ее лицо говорило совсем другое: тревожные морщины на лбу, губы угрюмо поджаты. Я встал навстречу, но ее это не впечатлило. Села, сказала:

— Задержалась в пробке.

Я показал на кофейник:

— Уже остыл, могу попросить еще…

Она покачала головой, поступила как все полицейские — зафиксировала все выходы, окна, количество людей. Это впитывается в подкорку, разучиться невозможно. Она начала:

— Я никогда тебе не рассказывала, что хотела стать медсестрой? Поступала в полицию, но, если бы меня не взяли, следующий вариант был — медсестра.

Так говорила — можно подумать, мы постоянно беседуем о личном. Конечно, мы многое прошли вместе, но не по своему выбору.

— Нет, не