Мы почти все время валялись на спине и разговаривали. Спатьнам не хотелось. Том сказал, что мы теперь попали прямехонько в "Тысячу иодну ночь". И еще он сказал, что как раз тут произошло одно из самыхзанятных приключений, какие описываются в этой книге. Вот мы и глядели вниз вовсе глаза, покуда он нам про это рассказывал, – ведь нет ничего интереснее, чемглядеть на то место, про которое в книжке говорится. Это была сказка опогонщике верблюдов, который потерял своего верблюда. И вот бродит он по пустыне,встречает одного человека и говорит:

– Не попадался ли тебе беглый верблюд?

А человек отвечает:

– Он слеп на левый глаз?

– Да.

– У него верхнего переднего зуба не хватает?

– Да.

– Он хромает на левую заднюю ногу?

– Да.

– С одной стороны на нем навьючено просо, а с другой мед?

– Ну да. Хватит уж описывать, это он и есть, а я оченьтороплюсь. Где ты его видел?

– А я его вовсе не видел.

– Не видел? Почему же ты его так точно описываешь?

– Потому что, если у человека есть глаза, то для него всякаявещь имеет свой смысл. Да только большей части людей глаза и вовсе ни к чему. Язнаю, что здесь проходил верблюд, потому что видел его следы. Я знаю, что онхромает на заднюю левую ногу, потому что он берег эту ногу и легко ступал нанее, – это по следу видно. Я знаю, что он слеп на левый глаз, потому что онщипал траву на правой стороне тропы. Я знаю, что у него не хватает верхнегопереднего зуба, потому что это видно по отпечатку зубов на дерне. С однойстороны просыпалось просо – об этом мне рассказали муравьи; с другой стороныкапал мед – об этом мне сказали мухи. Я все знаю про твоего верблюда, хотя яего и не видел.

Тут Джим говорит:

– Продолжайте, масса Том, это очень хорошая сказка и ужаснозанятная.

– Это все, – отвечает Том.

– Все? – с изумлением спрашивает Джим. – А что же стало стем верблюдом?

– Не знаю.

– Масса Том, да неужто в сказке про это не говорится?

– Нет.

Джим поразмыслил немножко, а потом сказал:

– Ну, знаете, глупее этой сказки я еще не слыхивал. Как дошладо самого интересного места, так ей тут и конец. Какой же прок от сказки, еслиона так поступает, масса Том? Неужто вы не знаете, нашел тот человек своеговерблюда или нет?

– Нет, не знаю.

Я тоже подумал, что никакого нет проку в этой сказке, раз онатак обрывается. Да только я не собирался ничего про это говорить, я ведь видел,что Том и сам уже злится из-за того, что сказка так выдохлась, а тут еще Джимей в самое слабое место тычет. Я всегда считал, что несправедливо приставать кчеловеку, ежели ему и без того тошно. Однако Том быстро повернулся ко мне иговорит:

– Ну, а ты что думаешь про эту сказку?

Делать нечего, пришлось мне выкладывать все начистоту. Ясказал, что мне тоже кажется, как и Джиму, что раз эта сказка застряла в самойсередке – ни туда ни сюда, – то ее и вовсе не стоит рассказывать, только времяпопусту потеряешь.

Том опустил голову и даже не стал бранить меня за то, что янасмехаюсь над его сказкой (признаться, я этого ожидал). Нет, он только вродекак бы загрустил и промолвил:

– Одни люди видят, а другие – нет, в точности как тотчеловек говорил. Что там верблюд! Если б даже циклон прошел, то и тут вы,остолопы, ничего бы не заметили.

Не знаю, что он имел в виду, он ничего про это не сказал, датолько думаю, что это просто одна из его всегдашних штучек, – он их вечнооткалывает, когда сядет в лужу и не знает, как оттуда выбраться. Ну, да мне-точто! Мы этой сказке в самое что ни на есть слабое место попали – точка в точку,и Тому от этого никуда не уйти. Он совсем запутался, хоть изо всех сил старалсяне подавать виду.

Мы рано позавтракали, уселись поудобнее и стали глядетьвниз, на пустыню. Стояла очень мягкая, приятная погода, хотя мы летели неособенно высоко. После захода солнца в пустыне надо спускаться все ниже и ниже:пустыня очень быстро остывает, и потому, когда приближается рассвет, вы ужепарите над самым песком.

Мы следили, как тень от шара скользит по земле, и время отвремени оглядывали пустыню – не шевелится ли там что-нибудь, а потом сноваглядели на тень. Вдруг почти под самым шаром мы увидели множество людей иверблюдов. Все они тихо и спокойно лежали на земле и как будто спали.

Мы выключили машину, осадили назад, остановились прямо надними, и только тогда увидели, что все они мертвы. Тут нас просто мороз по кожеподрал. Мы сразу притихли и стали говорить вполголоса, словно на похоронах. Мыосторожно спустились вниз, остановились, и тогда мы с Томом слезли по лестницеи подошли к ним. Там были мужчины, женщины и дети. Все они высохли от солнца,кожа у них потемнела и сморщилась, как у мумий, какие нарисованы на картинке вкнижке. И все же они были совсем как живые, – просто не верится, – и как будтоспали; одни лежали на спине, раскинув руки по песку, другие на боку, некоторыеничком, и только зубы торчали у них больше, чем обычно. Двое или трое сидели.Одна женщина сидела, опустив голову, а на коленях у нее лежал ребенок. Какой-точеловек сидел, обхватив руками колени, и мертвыми глазами глядел на девушку,распростертую перед ним. Вид у него был до того несчастный, что просто смотретьжалко. И так тихо было все кругом. Черные волосы этого человека свисали ему налицо, и когда легкий ветерок шевелил ими, я просто дрожал со страху – мне всеказалось, будто он головой качает.

Некоторые люди и верблюды были наполовину покрыты песком, нотаких было мало, потому что в этом месте земля была твердая, а слой песку надгравием очень тонкий. Одежда у них большей частью сгнила, и они лежали почтисовсем голые. Стоило только дотронуться до какой-нибудь тряпки – она сразу жерасползалась, словно паутина. Том сказал, что, по его мнению, они здесь ужемного лет пролежали.