Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь Садиме было семнадцать, и вместо того, чтобы следовать советам матери, она продолжила обследовать замок.
В конце очередного коридора она увидела кошку, сидящую на круглом столике возле одной из дверей, точно стражник у входа. Кошка уставилась на Садиму. Та ответила тем же. Звериные зрачки медленно сузились. Садима открыла дверь, предусмотрительно не спуская с кошки глаз. В комнате царил кромешный мрак. Она шагнула внутрь, и у нее сжалось сердце. В затхлом воздухе она ощутила какой-то запах.
Садиме захотелось сбежать. Но она заставила себя остаться.
Глаза ее привыкали к сумраку. Запах казался Садиме знакомым, но она никак не могла его вспомнить. Пахло чем-то забродившим. Но это не был приятный аромат кладовой или влажной земли после дождя. И не вонь хлева или горячей конской мочи. И не кислый дух чердака, где хранят яблоки.
В углу она различила люльку, покрытую пылью. Сердце Садимы забилось, и тут же сами собой всплыли слова:
Кого хоронят в ямке малой?
Сыночка или кошечку?
Впервые слова пришли так внезапно. Обычно она сама старалась расслабиться, и тогда они возникали. Но сейчас это было сродни вторжению. Фраза влетела без приглашения и не желала улетать. Она крутилась в голове, стучала в виски, будя беспричинную тревогу. Садиме казалось, что она не дает ей думать. Ей не нравился ритм стишка, не нравился нахальный, вопросительный тон. Она зажала ладонями уши. Без толку.
Садима бросилась к окну, открыла его, толкнула ставни. И опасно свесилась, жадно глотая свежий воздух. Она опомнилась, только когда заскользила головой вниз. Вцепившись в оконную раму, она вдохнула поглубже.
Развернулась. Кислый запах вновь ударил в ноздри. Теперь, открыв ставни, она могла лучше рассмотреть комнату. Дневной свет падал на вздувшиеся, покрытые пятнами стены. Садима подошла ближе. Сквозь набухшую бумагу обоев сочилась белая жидкость.
Что-то щелкнуло в ее памяти. Пахло кислым молоком. Младенческая отрыжка. Мать кормит малыша грудью. Она выросла в этом запахе комнат для младенцев.
Присказка зазвучала с новой силой, крича в ее мозгу:
Кого хоронят в ямке малой?
Сыночка или кошечку?
Кого хоронят в ямке малой?
Сыночка или кошечку?
Кого хоронят в ямке малой?
Сыночка или кошечку?
Садима выбежала из комнаты. Промчалась по лабиринту коридоров, спустилась по лестницам до нижнего этажа и едва не сшибла с ног дворецкого.
Не обратив внимания на ее смятение, тот объявил как ни в чем не бывало:
– Ужин подан.
Садима, не понимая, вслушивалась в его слова, возвращающие ее к обыденности. Мучительный стишок улетел. Дворецкий направился в сторону столовой. Чтобы не оставаться одной, Садима пошла следом.
Стол был накрыт. На нее одну. Садима не могла больше сдерживаться:
– Где же люди, сударь? Кто готовил еду? Что тут творится?
Слабый, задыхающийся, дрожащий голос Садимы не разжалобил Филипа.
– Извольте садиться, – холодно сказал он. – Коль скоро считаете, что можете занять место ваших хозяек и стоите того, чтобы вам прислуживали.
Садима покраснела. Вчера, сидя за столом под взглядом дворецкого, она чувствовала себя крайне неловко.
– Меня пригласил лорд Хендерсон, – сказала она.
– Лорд Хендерсон рос здесь один, у него несколько нарушены представления о приличиях. Возможно, вам бы и стоило напомнить ему о них.
– Не понимаю. Неужели лорд Хендерсон рос в полном одиночестве? Где все слуги?
– Они покинули замок один за другим. Я их не осуждаю. Остался лишь я. Что же касается тайны моего хозяина, я ее не выдам.
– Я прошу вас не предавать хозяина, а помочь мне, – возразила Садима. – Если мне грозит опасность, я хотела бы знать, чего ждать.
– Если боитесь, чего проще? Уходите, – сказал дворецкий. – Вы горничная. Что вам тут делать? Неужели готовиться к свадьбе? Вам следует вернуться к себе.
Тревога Садимы тут же превратилась в злость. Она уселась перед накрытым столом и с яростью стала накладывать себе на тарелку все подряд. Филип вышел из столовой.
Оставшись в одиночестве, Садима съежилась на стуле, с полными слез глазами и набитым ртом. Дворецкий был прав. Поначалу она поддалась любопытству. Но потом согласилась остаться еще. А раз согласилась, значит, на что-то надеялась? На что же?
Распутывая узлы собственных решений, она недоумевала все больше. Бесполезно скрывать: лорд удерживал ее здесь обещанием возможной свадьбы. Она, разумеется, не слишком верила в искренность его обещания. Но будь оно искренним, стоило ли ей соглашаться? Стоит ли ради того, чтобы жить в роскоши, никогда больше не вставать на заре и не гнуть спину, каждый вечер раздвигать перед каким-то мужем ноги? Говоря откровенно – да, возможно, оно того стоит. Наверное, терпеть супруга ночами легче, чем всю жизнь работать на хозяев. Но, будучи прислугой, Садима все же оставалась свободной, вела свою игру и даже иногда выигрывала. Сердце ее колебалось, не зная точно, чего хочет.
А еще этот замок. И тут ее чувства были в особенном замешательстве. Она не могла понять, пугает он ее или притягивает.
Садима протерла кулаками глаза. Пора вернуться к фактам. Уоткинсы уже заметили, что она пропала. О ее побеге скоро узнают родители.
Истина была налицо: что сделано, то сделано. И если она сейчас выйдет из игры, то точно потеряет все. Значит, она остается. А там будет видно, что ждет ее в этой странной усадьбе.
Без задних ног
Вечером Садима вернулась в спальню с высоченной постелью. Едва она переступила порог, как сомнения и злость рассеялись. Комната показалась ей обжитой, словно у нее завелись здесь свои привычки.
Прежде чем забраться на самый верх, она подняла по очереди каждый матрас, что было делом нелегким. Но ничего не нашла.
Она была несколько разочарована. Возможно, колдовство не ухватить вот так, в лоб.
Садима сняла передник, чепец, платье и все остальное. И заодно откинула все рассуждения, тревоги, заботу о чужом мнении. Она взобралась на постель, укрылась периной и укуталась в нее как следует.
Она стала чертить на внутренней стороне руки рисунки, как прежде, играя с Мэй. Ей как никогда хотелось отыскать в себе колдовские силы. Правда ли колдовство запретно? Или очень опасно? Или ей так говорили оттого, что она была еще маленькой?
Стены комнаты обступили ее, ничего не пуская снаружи, и Садима погрузилась в себя, чтобы отыскать волшебство там, внутри.
Сперва ей показалось,
