Полковник удивился. Потому что не понял, как удалось в такую жару сохранить водку холодной. Во всяком случае, холодильника в кабинете Неделина не наблюдалось.

— Красиво живете, Семен Петрович, — протянул Николай Трофимович. — А больные жалуются, что вы их плохо кормите.

— Волка как ни корми… — весело отозвался Неделин. — Моих бутербродов все равно на всех не хватит. А когда это они вам успели пожаловаться?

— Да вот, пока мы к вам шли, — ответил Барсуков.

— Прямо так и набросились на вас с жалобой? — недоверчиво поинтересовался Неделин. — Бедные мы, несчастные, жрать хотим? Людоеды! Кормежка здесь, кстати, не так уж и плоха.

— Я бы на их месте тоже на кого угодно набросился, — хмуро проговорил Николай Трофимович.

— М-да… — посерьезнел врач. — Я бы, наверное, тоже. Но, может, не будем о грустном? В конце концов, за неожиданную нашу встречу грех не выпить. Сколько мы с вами, Николай Трофимович, не виделись? Года три? — С этими словами он почти мгновенно наполнил фужеры.

— Примерно… — со смесью восхищения и ужаса от такого мастерства произнес Барсуков. — Да, я забыл сказать: Сашка не пьет.

— Особенно в такую жару, — пробормотала девушка и не без упрека посмотрела на отца.

— Прошу прощения! — воскликнул Неделин и извлек опять непонятно откуда бутылку боржоми. На ней тоже блестели яркие бисеринки.

Саше ужасно захотелось заглянуть под стол — не скрывает ли главврач холодильник-бар именно там. Мужчины подняли свои емкости, и все выпили: они — водки, Саша — боржоми. Главный врач мужественно закусил бужениной и вопрошающе уставился на полковника. Полковник взял бутерброд с икрой, посмотрел на дочь, та еле заметно пожала плечами. Наблюдая, как Барсуков закусывает, Неделин нахмурился.

— Да не напрягайся ты так, Семен Петрович, — проговорил Барсуков, дожевав бутерброд. — Вижу, не можешь понять, какая нелегкая нас сюда занесла. Мы теперь здесь не живем, приезжаем только. Я начальником управления внутренних дел работаю. Но не в Новоладожске, а в Питере. А Сашка — журналистка. Ты телевизор смотришь?

— Футбол, — кивнул Неделин.

— Ну тогда понятно, почему ты у Сашки автограф не стал просить. А то она у меня в некотором роде знаменитость.

— Папа… — поморщилась девушка.

— Дело житейское, дочка, — махнул рукой полковник. — Сегодня — знаменитость, завтра — забудут, как тебя звать. Не в этом дело. Мы, Семен Петрович, хотим понять, что у вас тут происходит. Как частным лицам нам интересно, не пора ли наш коттеджик в Новоладожске, пока не поздно, продавать.

Черные глаза-маслины Неделина потускнели. Он поводил из стороны в сторону свой фужер по столу, потом словно скинул оцепенение, шумно вздохнул и снова наполнил фужеры.

— Выпьем, Николай Трофимович, — с обреченной решимостью проговорил он. — Я рад, что вы пришли. Можно сказать, даже счастлив. Что там у вас собой? Диктофон? Или видеокамера?

— Ты провидец, Семен Петрович, — улыбнулся Барсуков. — И диктофон, и видеокамера. Выпьем…

— Я никогда в жизни не ощущал такого бессилия, — сказал Неделин, когда бутылка более чем наполовину опустела. — Меня поставили в патовые условия. Они не разрешают вызвать специалистов из города. Они не помогают финансированием, хотя дураку ясно, что в подобных обстоятельствах изыскиваются дополнительные резервы. У меня нет оборудования, нет химикатов, чтобы произвести необходимые анализы. У меня, извините, мыло кончается.

— Кстати, о мыле, — встрепенулся Барсуков. — Это заболевание не может быть вызвано воздействием каких-то вредных веществ на кожу? Внешним воздействием?

— Не все так просто, — покачал головой Неделин. — В принципе я сначала склонялся к подобному выводу. Но у людей наблюдаются и внутренние патологии. Замедляются реакции, нарушается координация. Я не говорю уже о вегетатике, сердечных нарушениях. В общем, все по отдельности диагностировать можно. Но все вместе… Лично я не берусь. Я ведь по специальности хирург. Нужен консилиум. Но руководство города наотрез отказывается от подобного мероприятия. То есть не совсем отказывается. А просит подождать. Некоторое время… У меня иногда складывается впечатление, что наш мэр, господин Недолицымов, дожидается, пока мои пациенты отправятся на тот свет. Ну, или выздоровеют сами собой.

— Семен Петрович, — обратилась к главному врачу Саша. — Как вы отнесетесь к тому, что эти ваши слова прозвучат в эфире? Один мой знакомый журналист сказал, что вы опасаетесь за свою карьеру. Вы давали какую-то подписку…

— Аркаша Брыкин? — усмехнулся Неделин. — Он склонен драматизировать многие вещи. Представитель администрации, действительно, принес мне какую-то бумажку. Что-то там говорилось насчет предотвращения паники в городе. Но я полагаю, что бумажка эта юридической силы не имеет. А страна большая, и до сих пор врачи в ней в большом дефиците. Если вам удастся пробиться с этой информацией в эфир, возможно, ситуация изменится. Хотя, учитывая все обстоятельства вкупе… У меня большие сомнения по поводу возможности демонстрации моего интервью. Дай вам Бог технику вынести… С них станется произвести личный досмотр. Меня, например, какой-то штукой сканируют, когда я на работу прихожу.

— Нас не сканировали, — сказал Барсуков.

— Может быть, их ваши погоны смутили, — пожал плечами Неделин. — А может, разленились, расслабились. Выходной как никак. Я вот чему удивляюсь, уважаемые гости. Почему информация до сих пор в прессу не просочилась? Ведь я с Брыкиным не просто так разговаривал. Да и неужели до других журналистов слухи не дошли? Ведь молва подобна эфиру, не помню, кто сказал…

— Да, это странно, — согласилась Саша. — Это очень странно. У меня не хватает фантазии, чтобы высказать предположения на этот счет.

— Здесь может быть два варианта, — усмехнулся доктор. — Либо всем по барабану, как выражается мой младший сын. Либо… все слухи пресекаются на корню, радикально. Возможно, попытки сообщить общественности о данном факте уже были. Вы, Александра Николаевна, попробуйте организовать демонстрацию сюжета. Если вам это удастся, значит, верен первый вариант. Если вам начнут вставлять палки в колеса, то… Ну, сами понимаете.

— Понимаю, — кивнула Саша.

Только спустившись во двор и подойдя к своему старенькому, едва ли не насквозь проржавевшему «москвичонку», цвет которого из ярко-красного превратился в грязно-рыжий, Аркаша Брыкин вспомнил, что в редакцию ему сегодня ехать не нужно. И вообще больше никогда не нужно туда ездить. Допек его все-таки Перепелкин, уговорил. Доказал, что лучше Аркаше по собственному желанию заявление написать, чем его уволят за нарушение рабочей дисциплины или еще того хуже — после медицинского освидетельствования эскулапами областной психушки. Тогда уж точно никуда журналиста Брыкина не возьмут. Даже во вшивую многотиражку при лесопильном заводе. А то, что у Перепелкина имелись способы уволить Аркашу за нарушение трудовой дисциплины или с психиатрами договориться, сомнений не было. Кто-то давил на престарелого редактора. Да так давил, что тот и ничего слышать не хотел от Брыкина. Никаких логических доводов. Никаких объяснений и уверений в здравом рассудке.