В плите, под малиновыми от жара кружками, яро пылал уголь. В такую погоду, при плохой тяге, нагнать жар в плите непросто. Но за многие годы Валентина привыкла, научилась. Тоже не умела когда-то: дома, на севере, топили дровами.

— Устал? — сказала она, придвигая Володе тарелку с борщом. — Погода хуже некуда. Спасаюсь сочинениями. Удивительные вещи выходят порой из-под ребячьего пера! Знаешь, что выдумал Костя Верехин? Представь: Емельян Пугачев гуляет со своей вольницей по Дону, освобождает и наказует. К нему входит в доверие молодой пылкий дворянин Гринев. Однако в трудную минуту, струсив, бежит…

— Что тут удивительного? Почти по Пушкину, — отрезая себе хлеба, отозвался Владимир.

— Нет, подожди. Устыдившись своей трусости, — слышишь, устыдившись! — Гринев выдает себя за Пугачева, его ловят, сажают в клетку и казнят. А настоящий Пугачев до сих пор жив, воюет там, где люди сражаются за свободу. Понимаешь? Косте хочется, чтобы герои никогда не умирали. Чтобы они были всегда.

— Для его лет это естественно — искать героев в далекой старине. Все близкое, очевидное кажется слишком обычным. Кстати, видела сегодняшнюю райгазету? Вот, почитай. Бочкин пишет про тебя почище твоего фантазирующего Кости, — рассмеялся Владимир.

Чуть не всю третью полосу занимала статья: «Мастер высокого класса». Типично бочкинский заголовок, газетно-торжественный… «В семнадцать лет пришла молоденькая Валя Тихомирова в школу, по зову сердца пришла, стремясь воспитывать достойную смену…» Да, начало многообещающее. И не Тихомирова она вовсе была, а Горячева, и не думала еще о «достойной смене», хлеб пришлось зарабатывать. Но Бочкин есть Бочкин, он живет гиперболой, преувеличением, за что его любят и за что вечно ругают. «Уже тогда она умела найти общий язык с родителями… стала центром в работе с местной колхозной молодежью…» Валентина читала, покачивая головой, не зная, смеяться или плакать от всего, что нагородил о ней Бочкин.

— Ага, пробирает? — прихлебывая из стакана чай, смеялся Володя. — Нет все же у нашего Василя чувства меры. — Виски у него серебрились, на лбу легли усталые морщины, но светлый хохолок на макушке торчал все же по-мальчишески упрямо.

— Вытерплю, — вздохнула Валентина. — Ты что, не поехал в область?

— Дали отбой. Приказано все бросить на вывозку сахарной свеклы.

— Но у нас ведь давно убрано…

— Говорил соседям: мобилизуйтесь, пока не поздно, все машины, весь транспорт поставьте на ноги! Все «авось» да «небось»! Теперь спохватились, да что толку в эту погоду. Послал к ним тракторные тележки… Хоть бы стукнул мороз!

Внезапно, прервав тишину в доме, зазвонил телефон.

— Тихомиров слушает, — взял трубку Володя. — А, это ты, Григорий Семенович. Могу порадовать: цех по сушке жома мы наконец пустили. Так что будем брать у тебя любой. Знаешь уже? Мою супругу? — Обернулся к Валентине. — Тебя.

— Валентина Михайловна? — прозвучал в трубке уверенный баритон. — Говорит Огурцов. Мне передали, что вы просили зайти завтра в школу. Нельзя ли сейчас?

— Что сейчас? — не поняла Валентина. — Встретиться?

— Да нет, поговорить. Днем я занят, понимаете, запарка в делах…

— Лучше прийти в школу. Это разговор не для телефона.

— Настолько серьезно? Жена говорит, какие-то оскорбления…

— Прошу зайти в школу, — повторила Валентина и положила трубку. — Любопытные все-таки родители у Ромы. Весьма!

— Что он хотел?

— Поговорить о сыне по телефону. С его женой у меня не вышел разговор, и с ним вот… Как это людей ничего не тревожит, от всего хотят отпихнуться.

— Ну, Огурцову тревог хватает! Завод, да еще сахарный, тоже не мед в наше время, Валюша. Колхозы свеклу не вывезли, у него — простой. Мы подступает к горлу, жом требуем… А еще оборудование, жилье, люди… с одними вагонами по уши мороки! Он вообще-то мужик ничего, сколько сталкивались, идет навстречу.

— Почему же так равнодушен к сыну?

— Опять собралась за кого-то в атаку? — обнял ее, крепко прижал к себе Владимир. — Эх, Валя, говоришь, не с той горы камушки, обкатанные. Ни черта мы с тобой не обкатанные! Я сегодня опять сразился в райкоме из-за Шулейко, нельзя же все-таки отбирать так вот, ни с того ни с сего, человека, рубить хозяйство под корень! Да еще с Никитенко поспорил при первом секретаре: жалуется, понимаешь, что мы сроки не выдерживаем, а сам? Что хочет, то и творит на своем мясокомбинате, вздумает — застопорит прием скота, и все! А мне что прикажете делать? Сколько телят закупили, столько голов должны сдать с откорма! И не втолкуешь. Нет, все-таки бюрократ этот Петр Петрович, защищал я его когда-то, и зря. Ты — мне, я — тебе, только и разговору.

— Потому, верно, Тамара Егоровна и не живет с ним. А ведь любит.

— Не понимаю такой любви. Разошлись, а в гостях друг у друга бывают. Отдыхать вместе ездят… Впрочем, я не судья, сдаюсь! — поднял руки Владимир, увидев, как нахмурила Валентина брови.

Поужинав, он ушел к телевизору, смотреть футбольный матч. Отдыхать пришлось недолго, зазвонил телефон, Валентина услышала, как тревожно переспросил Володя:

— У трех телят паратиф? Из какого хозяйства взяты? Нет меток, нельзя установить? А вы что смотрели? Мы же договорились, что сами будете делать прививки! Какого черта… — Не отводя от уха трубки, он прикрыл ногой дверь: не хотел, чтобы Валентина слышала, как он отчитывает ветврача. Валентина давно привыкла к тому, что их дом — как бы штаб-квартира колхоза, что к ним могли позвонить, зайти в ночь за полночь, на рассвете и до рассвета… Но так и не смогла привыкнуть к этим выговорам по телефону, смеялась над Володькой: ты тут кипятишься, а он там, может быть, держит трубку подальше, чтобы не било в ухо. И вообще, что за метод общения с людьми — крик? Это уж расписываешься в полном своем бессилии.

Голос Володи глухо гудел за плотной дубовой дверью, а Валентину вновь увлекло в давнее, былое, когда она, очень юная еще Валентинка, переживала свои первые разочарования и первые, как ей казалось, «взрослые» горести…

14

С тяжелой душой вышла Валентинка из дома Волковых. Чем она может помочь… Не успела двух шагов шагнуть, как на нее налетела кругленькая, в сбившемся байковом платке женщина. Запыхавшись от бега, еле выговорила:

— Это ж вы Валентина Михайловна? — и зачастила ласковым говорком: — Жизни мне Лешка не дал, пойди да пойди за учительшей. Чем вы его приворожили, неугомонного? От прежней-то за версту бегал. Уж пойдемте, не побрезгуйте нами.

В избе было уже прибрано. Щуплый, с оттопыренными ушами хозяин вытаскивал из печи чугун с картошкой. Валентинка не смогла отказаться от ужина в этой гостеприимной семье.