За февраль С. насчитал одиннадцать писем. И в каждом из них – бесконечные уверения в любви, страх утратить взаимность, порой даже эротические фантазии, хотя довольно целомудренные… Какой это год? Шестьдесят восьмой? Конечно, с сексом в Советском Союзе тогда были проблемы…

Даты на письмах частично проставлены карандашом маминой рукой. Милая, педантичная мама… А свои письма она даже нумеровала!..

«Катенька, милая! Получил от тебя письмо № 14 (а № 13 еще не получил, оно на Главпочтамте, завтра схожу). Солнышко моё, писатель мой дорогой, не сердись на меня за слово «писатель», я ведь любя, и если от тебя не будет писем, я просто с ума сойду. Поэтому пиши мне всё, и чаще, и, конечно, ласковые и нежные письма, такие, как это последнее.

Как я хочу, чтобы ты поцеловала меня в шею, так, чтобы твой носик я чувствовал, а сам мог дотянуться губами до твоего ушка и потихонечку сказать тебе, что ты для меня самый родной и близкий человек. А потом я бы поцеловал тебя столько раз, что не осталось бы места, которое я не целовал (не могу посчитать, сколько раз это было бы, но думаю, что мне этого все равно было бы мало).

Катенька, когда я всю тебя целую, имеется в виду, что ты уже спросила меня, мешает ли мне твоя одежда, и я ответил, что очень.

Лапочка, а сколько писем ты от меня получила? По словам моего братца, я пишу каждый день, а сам я не считал и не нумеровал их. Напиши мне, пожалуйста. Надеюсь, ты их сразу ликвидируешь? Лапочка, боже сохрани хотя бы одному из них попасть на глаза шефу!»

Отец был не из тех, кто мог бы залезть в мамин стол и прочитать чужое письмо. И она, конечно, ничего не ликвидировала. Старые, ветхие, по сто раз перечитанные письма, пережившие тех, кто их писал и кто читал… И едва ли Котенко на самом деле думал, что мама их уничтожала, иначе не спрашивал бы ее о том, сколько их.

«Солнышко, я сегодня немножко под хмельком по случаю приближающегося праздника, а это значит, что пишу только то, о чем думаю, без обычной боязни, что это может выглядеть со стороны мужчины слишком сентиментальным. Я всё время думаю о тебе, о том, что мне никто, кроме тебя, не нужен, о том, что нет женщины более нежной, более страстной и более любимой, чем ты. Знаешь, я даже иногда не понимаю, почему ты меня любишь. Не может быть, чтобы мне так повезло! Моя маленькая, милая, любимая, нежная и сумасшедшая Катенька! Наверное, никто на свете не хочет так увидеть тебя, как хочу этого я. Никто не хочет так обнять тебя, почувствовать прикосновение твоих нежных рук, твоё дыхание, твои всегда такие тёплые губы, как я. И вообще, никто не любит тебя так, как я, я в этом уверен. Лапонька, дождись моего приезда, не разлюби меня, пожалуйста!

Каждый раз мне кажется, что я пишу что-то не то, что из моих писем совсем не видно, как я тебя люблю, как хочу тебя видеть, обнять, целовать твои глазки, твой красивый пальчик…»

Вот дался же ему этот пальчик! «Нет женщины более нежной, более страстной…» Слова эти с трудом связывались в голове С. с образом мамы, всегда такой спокойной и ровной…

«Получил твои фотографии. Очень ты похожа на мою любимую и ласковую Катеньку. Мне так захотелось обнять тебя снова. Катёнок, ответь мне, только честно, почему я тебя так люблю? Ведь это же не просто так, случайно? Наверное, ты знаешь что-то такое, чего другие женщины не знают, а?

Рубашку, которую ты мне прислала, я ношу почти все время и мне кажется, что это ты меня обнимаешь. Обязательно летом увидимся, иначе я умру или сойду с ума.

Как жаль, что я не увижу твоих веснушек, наверное, к приезду моему их уже не будет, а мне они очень нравятся.

Целую тебя, Катенька, твои веснушечки, глазки и персонально красивый пальчик. Крепко целую еще раз и люблю».

Пальчик, пальчик… Это уже конец марта. В апреле писем становится меньше, а в мае… В мае Петя неожиданно сообщает, что влюбился в свою студентку и собирается жениться, но она, Катенька, ему по-прежнему дорога, и хотя он подлец и мерзавец, но хочет, чтобы они и дальше оставались друзьями, если только она сможет его простить… Тьфу! С. в сердцах плюнул. И чего стоил весь этот поток красивых слов? Чего стоила вся эта безумная любовь до гроба? Письма действительно продолжались и после, редкие и, хоть и нежные, но уже чисто дружеские. Или не совсем? С. не стал в них вчитываться и сердито отбросил от себя.

Немного поостыв, он подумал: а что он собственно так рассердился? Чего ждал? Молодой мужик, красавчик, неравнодушный к женщинам и явно вызывающий у них ответные чувства, импровизатор любовной песни. Мама старше его на десять лет, замужем, у нее двое детей. Никаких перспектив: наверняка он понимал, что она никогда не расстанется с отцом. Ну, приедет он в Ленинград, защитится – и уедет потом навсегда в свой Хабаровск. И что? Времена Абеляра и Элоизы давно прошли. Не умер, не сошел с ума… и слава богу.

А все-таки, как безумно жаль, что бумажные письма ушли в прошлое! Да, электронные прилетают мгновенно, но их невозможно трогать, думая о том, кто держал их в руках, прежде чем отправить; их нельзя целовать; они не пахнут духами; не выдают изменением почерка или чуть расплывшимися чернилами там, куда капнула слезинка, настроение того, кто их писал…

С. удивился собственным мыслям. Целовать письма? Куда это его занесло, когда это он… Нет, было. Письмо, которая Лена, тогда еще не жена ему, прислала из Сочи, где отдыхала с подругами. Целовал, сходя с ума от нежности, и чувствовал запах «Красной Москвы»… ее запах…

С. сидел на полу около чемодана с двумя стопками писем и думал о родителях. Раньше он никогда не задумывался о них как о мужчине и женщине. Они прожили вместе больше пятидесяти лет и никогда, ни разу не позволили ни ему, ни кому-либо другому усомниться в своей взаимной любви. И С. был уверен в том, что это не было игрой на публику или заботой о детях. Родители сами никогда не допускали мысли о том, что могут расстаться, хотя у каждого из них были какие-то романы, о которых С. никогда не задумывался. Он мог косвенно догадываться или даже о чем-то знать, но представить себе родителей живущими с кем-то другим он не мог.

При этом никаких бурных изъявлений страсти нежной или романтических разговоров в доме никогда не было. С. не раз слышал выражение, что «женщины любят ушами», но знал, что отец почти никогда не говорил маме о любви. Вернее, говорил, но только в самом начале их совместной жизни. Среди маминых вещей С. нашел листочек со стихотворением, которое отец написал, должно быть, после их первой близости. Стихотворение это – страстное и эротичное – настолько не вязалась с обликом отца, каким С. его знал и помнил, что повергло его в шок. Но чем дальше, тем меньше отец произносил ласковых слов, справедливо считая, что любовь выражается не в них. Любил сильней, но не для многих глаз… Как-то, уже после смерти отца, мать рассказала, что однажды спросила его: «Ты меня ещё любишь?», и тот обиженно ответил, что, видимо, грош цена его любви, если она об этом спрашивает, если не чувствует по его поступкам, как дороги ему она и их дети. Тогда С. всецело был на стороне отца. Но теперь, после этих писем понял, чего матери не хватало всю жизнь. А Котенко заливал ее потоками любовных слов, сетуя при этом на то, что совсем не умеет писать.