Однажды под утро, часа в два ночи, когда Рауди ночевал у нас, я сделал чистосердечное признание.

– Старик, я так люблю Доун, – сказал я.

Он притворился, что продолжает дрыхнуть на полу в моей комнате.

– Рауди, ты не спишь?

– Нет.

– Ты слышал, что я сказал?

– Нет.

– Я сказал, что люблю Доун.

Он молчал.

– Ты что ж, ничего не скажешь? – спрашиваю.

– О чем?

– О том, что я только что сказал.

– Я не слышал, чтобы ты чего-то говорил.

Да он издевается.

– Кончай, Рауди, я пытаюсь сказать тебе что-то важное.

– Ты выставляешь себя дураком, вот что ты делаешь, – фыркнул Рауди.

– Что в этом такого дурацкого?

– Да то, что Доун на тебя насрать, – сказал он.

И тут я разревелся. Вот черт, меня так легко развести на слезы! Могу рыдать от счастья или от грусти. Злюсь – опять реву. Реву, потому что плакса. Размазня. Это полная противоположность воину, чтоб вы знали.

– Не реви, – сказал Рауди.

– Ничего не могу поделать с этим, – говорю. – Я никого еще так сильно не любил.

Ага, в двенадцать я был мастер драматизировать.

– Слышь, кончай ныть, а! – сказал Рауди.

– Ладно, ладно, – говорю. – Извини.

Я утер слезы одной из подушек и швырнул ее в другой конец комнаты.

– Господи, ну и слизняк ты, – сказал Рауди.

– Только не рассказывай никому, что я плакал из-за Доун.

– Я хоть один из твоих секретов разболтал? – спросил Рауди.

– Нет.

– Ну ладно тогда, я никому не скажу, что ты ревел из-за тупой девки.

И он никому не рассказал. Рауди был хранителем моих тайн.

Сегодня я явился в школу в костюме бездомного бродяги. Соорудить этот костюм было легче легкого. Между моей выходной и домашней одеждой разница небольшая, я и в приличном почти как бездомный выгляжу.

А Пенелопа нарядилась бездомной женщиной. Ну, уж конечно, она была самой красивой бездомной во все времена.

Миленькая парочка из нас получилась.

Никакая мы, конечно, не парочка, но всё же я нашел необходимым отметить совпадение наших вкусов.

– Привет, – говорю, – а у нас костюмы одинаковые.

Я думал – снова фыркнет на меня, но она почти что улыбнулась.

– У тебя хороший костюм, – сказала Пенелопа. – Ты похож на настоящего бездомного.

– Спасибо, – говорю. – И ты выглядишь очень мило.

– Я вовсе не хотела выглядеть милой. Я надела этот костюм в знак протеста против дурного обращения в этой стране с бездомными. Я буду сегодня просить монеты вместо сладостей, чтобы всё раздать бездомным.

Мне и в голову не приходило, что наряд на Хеллоуин можно превратить в политическое заявление. Захотелось произвести на нее впечатление серьезного гражданина, и я соврал.

– А я, – говорю, – надел этот костюм в знак протеста против отношения в этой стране к бездомным коренным американцам.

– Оу, клево, – покивала она.

– Ага. Прекрасная идея со сбором мелочи. Я, пожалуй, тоже попробую.

Хотя после школы я буду ходить по домам в резервации, так что вряд ли соберу столько же, сколько Пенелопа в Риардане.

– Слушай, а давай завтра объединим наши деньги и отправим их вместе? – предложил я. – Мы тогда добьемся вдвое большего.

Пенелопа уставилась на меня. Она просвечивала меня взглядом насквозь. Наверное, пыталась выяснить, не подшучиваю ли я над ней.

– Ты серьезно? – спросила она наконец.

– Да.

– Тогда ладно. Договорились.

– Клево, клево, клево, – сказал я.

Итак, вечером я пошел по домам в резервации. Дурацкая идея, наверно. Во-первых, я уже перерос возраст, когда ходят с мешком по соседям и просят конфетки, даже если это не конфетки, а мелочь для бездомных.

О, многие, очень многие были рады одарить меня денежкой. А многие даже и денег дали, и конфет.

И папа был дома и трезвый, дал мне доллар. Он почти всегда на Хеллоуин был дома и трезвый, и щедрый.

Некоторые, в основном старушки, считали меня смелым за то, что я пошел в школу для белых.

Но гораздо больше людей обзывали меня и захлопывали дверь перед носом.

И я даже не представлял, что со мной могут сделать дети.

Около десяти по дороге домой на меня напали. Не знаю кто – все были в масках монстра Франкенштейна. Повалили на землю и давай пинать.

И плеваться.

Пинки я мог вынести.

Но плевки… Я почувствовал себя насекомым.

Пиявкой.

Пиявкой, корчащейся в предсмертной агонии от соленой слюны.

Побили меня несильно. Вряд ли хотели отправить в больницу или покалечить. Они просто хотели напомнить, что я предатель. И украсть деньги и сладости.

Там было немного. Может, десять баксов мелочью и доллар бумажкой.

Но эти деньги и идея раздать их бедным очень вдохновляла меня, радовала.

Я, сам нищий, собирал деньги для других бедняков.

Я чувствовал себя почти гордым, понимаете? Достойным уважения.

Но после них у меня осталось только ощущение, что я наивный тупица. Я валялся в грязи и вспоминал, как мы с Рауди ходили за конфетами по соседям. Всегда в одинаковых костюмах. Будь я с ним сейчас, на меня бы ни за что не напали.

А может, Рауди как раз был среди этих ребят? Черт, это было бы ужасно. Но я не мог в такое поверить. Не хотел. Сколько бы ненависти ко мне ни накопилось у него в душе, он бы не поступил так. Никогда.

Ну, надеюсь.

На следующее утро в школе я подошел к Пенелопе и показал ей пустые руки.

– Прости, – сказал я.

– За что?

– Я собрал деньги, но потом на меня напали несколько ребят и ограбили.

– О боже, ты в порядке?

– Да, просто пнули несколько раз.

– О боже, куда они тебя били?

Я задрал рубашку и продемонстрировал синяки на животе, ребрах и спине.

– Какой ужас. Ты показался врачу? – спросила она.

– Ой, да ну, всё не настолько плохо, – говорю.

– А выглядит так, будто очень больно, очень.

Она дотронулась пальцем до громадного фиолетового кровоподтека на спине.