Правда, нельзя сказать, чтобы семейство Пушкиных, в котором «бабушка Ганнибал» играла первенствую роль, не поддерживало связи со своим непутевым патриархом. Наоборот, свидетельством противного является рапорт, поданный начальству С. Л. Пушкиным, служившим в Московском коммисариатском депо:

«Тесть мой, Иосиф Абрамович Ганнибал, живущий в дальней своей деревне, не имея никого родных, кроме меня, и в совершенном одиночестве, опасно болен. Он не в силах будучи писать ко мне, просил одного из своих соседей, уведомить меня о его положении и желании его меня увидеть»[34].

Просьба была уважена; С. Л. Пушкин был командирован в Псковскую губернию для закупок холстов и смог увидеться с О. А. Ганнибалом незадолго до его смерти.

Известие о кончине деда не могло оставить гениального внука, в котором уже проснулся пытливый интерес к тайнам бытия, равнодушным. В программе своих автобиографических записок он упоминает об отъезде матери в деревню в связи с этими событиями. По словам Пушкина, дед умер «от следствий невоздержанной жизни». Владелицей Михайловского стала «бабушка Ганнибал». Она умерла также в Михайловском в 1818 году. Смерть как бы разрешила все проблемы и соединила супругов, почти тридцать лет живших раздельно. Их могилы оказались рядом на кладбище Святогорского монастыря. Михайловское унаследовала мать поэта Н. О. Пушкина.

Понятно, что младенческая поездка в Михайловское никак не отразилась на духовной жизни Пушкина. Можно сказать, что по-настоящему он приехал в это сельцо только после окончания Лицея в июле 1817 года. Его прежде всего заинтересовали родственники Ганнибалы. Почти сразу же после приезда он наносит визит своему двоюродному деду Петру Абрамовичу Ганнибалу, унаследовавшему главное имение отца — арапа Петра Великого — Петровское и жившему в родовом доме. Об этом посещении сохранилась красноречивая запись самого поэта: «…попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда. Принесли… кушанья поставили…» Следует отметить, что одобрение П. А. Ганнибала не в последнюю очередь было вызвано тем, что поднесенная водка была его собственного изготовления.

Вообще клан Ганнибалов славился своим беззаботным нравом, добротою, хлебосольством и порой доходящим до навязчивости гостеприимством. У соседей все это получило название ганнибаловщины. Не обошлось и без курьезного случая, о котором рассказывает (со слов сестры поэта) его племянник Л. Н. Павлищев. Пушкин вообразил себя влюбленным в некую девицу Лошакову, отнюдь красотой не блиставшую. Его дядя Павел Петрович Ганнибал в одной из фигур котильона увел у Пушкина его кратковременную пассию, и поэт не нашел ничего лучшего, как вызвать родича на дуэль. Правда, через десять минут ссора кончилась мировой, и за последовавшей пирушкой гости распевали тут же сочиненный одним из Ганнибалов экспромт:

В первый приезд Пушкин пробыл в Михайловском месяц. Тогда же он свел знакомство с соседями в усадьбе Тригорское (в двух верстах от Михайловского) Осиповыми-Вульф; это семейство (мать и дочери) сыграло большую роль в его жизни. Пушкин сразу же понял, что обрел здесь близких по душевному складу людей. Именно к обитателям Тригорского обращено прощальное стихотворение Пушкина (единственное написанное им в те дни):

Вновь Пушкин приехал в Михайловское через два года. Летом 1819 года он провел здесь месяц, ставший тяжким для семьи поэта. 16 июля умер последний брат поэта Платон, проживший едва восемь месяцев; его похоронили в Святогорском монастыре — новый камень в семейном некрополе. Правда, смерть младенца не нашла отражения в поэзии Пушкина.

Вероятно, Пушкину даже не могло прийти в голову, что ему придется провести в Михайловском безвыездно два года на положении политического узника, лишенного даже права прокатиться в ближайший уездный город. Но случилось именно так. Пушкин был отправлен в Михайловское по непосредственному указанию Александра I.

В материнскую усадьбу Пушкин приехал в состоянии глубокой депрессии. Вся семья была в сборе, и он свалился на родных как снег на голову; было известно и то, что над ним установлен бдительный надзор (конечно, тайный!) и осуществлять его должны были уездный предводитель дворянства Пещуров (дядя А. М. Горчакова) и сосед-помещик Рокотов. Правда, оба они постарались отделаться от щекотливого поручения. Рокотов сослался на болезнь, а Пещуров, оказавшийся в более деликатном положении, не нашел ничего лучшего, чем возложить надзор над сыном на отца поэта, и тот в растерянных чувствах малодушно согласился. Кроме того, церковный надзор должен был блюсти игумен Святогорского монастыря Иона. В такой атмосфере Пушкину было не до поэтических трудов.

В конце концов Пушкин не выдержал. Произошла шумная ссора сына с отцом, слух о которой быстро распространился по уезду. Пушкин не на шутку был испуган. В сердцах он написал письмо псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу с просьбой «для успокоения отца» перевести его самого в одну из царских крепостей. К счастью, крепостной, с кем было послано это письмо, не застал Адеркаса в Пскове и не вручил послания, которое было бы воспринято как очередная вызывающая пушкинская дерзость. После этого все семейство уехало из Михайловского, и поэт остался в одиночестве. Он поддерживал отношения только с братом Львом, которого забрасывал просьбами о присылке книг и шампанского.

Изгнанник поселился в маленькой комнате рядом с крыльцом. Здесь умещались только кровать с пологом, письменный стол, диван, книжный шкаф. Всюду исписанные бумаги и обкусанные куски перьев; Пушкин всегда писал крошечными обглоданными перышками, которые едва можно удержать в пальцах. Эта комната — одновременно кабинет, спальня, столовая и гостиная. Дома Пушкин отсюда не выходил и почти все время проводил за чтением; писал он ночью. Свет горел постоянно. Поэт много гулял по окрестностям, а также ездил верхом. Он всегда ходил с тяжелой железной палкой, которую подбрасывал вверх и ловил на лету; иногда он бросал ее вперед и, подойдя, подбирал. Для отвлечения Пушкин играл в два шара на бильярде. Было летом и утреннее купание в Сороти, но он далеко не плавал, а только окунался у берега. В четвертой главе «Евгения Онегина», написанной в Михайловском, читаем: