Для Джима Маккартни это был сокрушительный удар. Мэри была не только любовью всей его жизни, но ее организующей силой. Кроме своего любимого сада, он всегда оставлял на ее попечение все домашние дела. Теперь ему предстояло взять на себя заботу о Поле с Майклом, провести их через все перипетии подросткового возраста, и все это без второго заработка, который всегда обеспечивала Мэри. Когда объявили ужасную новость, у Пола непроизвольно вырвалось: «Как мы теперь будем без ее денег?»

Поначалу казалось, что Джим не в состоянии справиться с потерей; рыдая, он говорил, что хочет «быть с Мэри» — как будто тоже собираясь уйти из жизни. Мужчины в ту эпоху, особенно мужчины-северяне, не должны были проявлять эмоций, и сыновья не знали никакого другого отца, кроме как совершенно владеющего собой джентльмена с трубкой.

«Это было для меня самое худшее, — потом скажет Пол. — Видеть, как папа плачет». Тем не менее, как бы он ни был убит горем, на публике из карих глаз не пролилось ни одной слезы. «Я твердо решил, что не дам этому меня задавить. И продолжал, как раньше. Я научился прятаться в раковину».

Рок-н-ролл, накрывший взрывной волной ничего не подозревающие пятидесятые, сделал многое для тогдашних британских мальчиков. У Пола он превратил защитную оболочку в рыцарские доспехи.

Душевный упадок Джима Маккартни продлился недолго. Похоронив Мэри — по католическому обряду, согласно ее предсмертной воле, — Джим вытер слезы и решительно приступил к своим новым обязанностям. После смерти матери Пол с Майклом какое-то время оставались в Хайтоне, у тети Джин и дяди Харри. Когда они вернулись на Фортлин-роуд, отец снова выглядел самим собой, тем же сдержанным джентльменом, что и прежде.

Учитывая его скромный заработок, не было и речи о том, чтоб нанять домработницу. Поэтому в пятьдесят пять лет ему пришлось самому научиться готовить и делать остальные домашние дела, которые мужчины его поколения, особенно на севере Англии, всегда считали «женской работой». Сыновья, как настоящие бойскауты, помогали чем могли — Пол теперь был гордым обладателем «бивачной нашивки» за мастерство в разжигании костра и приготовлении на нем пищи. Многочисленные дяди и тети образовали единый фронт, поднимая дух осиротевшей семьи частыми визитами и приглашениями на трапезы. Каждый вторник Джин и Милли делали в доме генеральную уборку и готовили, чтобы по возвращении из школы Пола с Майком ждал горячий ужин.

Обстановке, которую создал Джим, может быть, не хватало уюта, но она никогда не была унылой. «У нас дома всегда смеялись, — говорит Майк Маккартни. — Всегда звучала музыка — либо папины пластинки, либо он сам за пианино, либо собирались родственники и распевали песни. На папу иногда находили мысли [о Мэри], но тут же была тетя Джин или кто-нибудь еще, и скоро все приходило в норму».

В теперь уже исключительно мужской атмосфере Джим продолжал придерживаться многих гигиенических и медицинских правил, установленных Мэри под влиянием ее больничного опыта, — например, допускались только белые скатерти и полотенца, потому что цветные могли запачкаться незаметно для глаз. Он тоже заботился о питании сыновей, настаивая на здоровой диете с высоким содержанием клетчатки и ежедневно интересуясь, хорошо ли работает их кишечник. Также, в отличие от большинства холостяцких жилищ, в доме всегда пахло лавандой, которую Джим выращивал в своем садике и растирал пальцами, чтобы та дала аромат.

Осиротевшие семьи часто утешаются тем, что заводят собаку, однако Полу с Майком этого было не нужно: лай с территории соседнего полицейского училища не умолкал почти круглые сутки. На широком лугу позади их дома постоянно разыгрывалось какое-нибудь представление, будь то натаскивание собак или выездка осанистых полицейских лошадей. Там у всех на виду регулярно проводились конные занятия или проверка собак на исполнение команд, которая всегда заканчивалась упражнением, увиденным мальчиками в их первое утро, — преследованием беглеца, палящего из пистолета, которого немецкая овчарка догоняла, хватала за огромную рукавицу и валила на траву. Пол с Майком выставляли стулья на плоскую крышу бетонного сарая в садике и наслаждались бесплатным спектаклем. Пол особенно любил статных рыжих полицейских кобыл, функция которых в ту безмятежную пору в Ливерпуле была чисто церемониальной. Глядя, как они гордо переходят с одного аллюра на другой, он едва ли предполагал, что когда-нибудь сам заведет породистых лошадей и будет на них ездить.

Доучившись только до четырнадцати лет и почти всю жизнь проработав скромным торговцем хлопком, Джим Маккартни, человек широкого ума и богатой памяти, всегда стремился передать сыновьям свою тягу к знаниям. Он гордился своим словарным запасом и неукоснительно решал каждый кроссворд, приходящий с утренней Daily Express или вечерней Liverpool Echo. Когда попадалось незнакомое слово, он посылал мальчиков справиться о его написании в несколькотомной «Семейной энциклопедии Ньюнеса», которая для него воплощала собой вместилище всей и всяческой учености. Как следствие, в Инни Пол был единственным среди одноклассников, кто знал, как пишется слово «phlegm». Его двоюродный брат Берт Данер настолько заразился от Джима страстью к кроссвордам, что впоследствии сам стал их составителем.

Кроме того, Джим был кладезем пословиц и поговорок, которые в Ливерпуле иногда приобретают сюрреалистический налет: «Нет волос на груди у чайки», «Это невозмороженно…», «Давай руку, если тянет» (при пожатии руки), «От тебя толку, как от одноногого на чемпионате по пинанию задниц». Если Пол или Майк не спешили с выполнением какого-нибудь скучного дела, их отец всегда отвечал: «С. С.» («Сделай сразу»); если они ссорились из-за чего-то, он говорил им: «Бог с ним» (то есть «Не заводитесь»). Еще одна часто повторяемая фраза Джима сжато выражала его интеллигентный взгляд на вещи: «Две самые важные −ости в жизни — это терпим− и умерен−».

«Папа навсегда вложил в нас, что в жизни необходимо чего-то добиться, — говорит Майк Маккартни. — Это была его мантра — вселить в нас уверенность, чтобы мы стремились вперед, сделали из себя что-то в этом большом мире».

Но даже для такого неординарного мальчика, как Пол, мир в ту пору мог предложить мало что обнадеживающего или увлекательного. Британия середины пятидесятых, возможно, отличалась стабильностью, которой будут завидовать будущие поколения, однако обратной стороной была удушающая серость и предсказуемость. Англичане испытали достаточно сильных эмоций во время Второй мировой войны и теперь не желали ничего, кроме перспективы мирной жизни, в которой есть все удовольствия, недавно снятые с нормирования: яйца, масло, сахар.

Юное поколение и отдаленно не имело той власти, которую оно приобретет позже, — почти никто не считал юность каким-то особенным возрастом. Примерно в шестнадцать мальчики превращались в мужчин, а девочки в женщин: они одевались и говорили, как их родители, они усваивали те же ценности и искали тех же увеселений, а в скором времени приходил их черед завести семью и «остепениться». Только студентам университетов и колледжей, крохотному меньшинству, позволялось растянуть переход от детства к зрелости, хотя и им по примеру взрослых приходилось носить твидовые пиджаки и старомодные платья.