2 июля королева родила девочку и назвала ее Элизабет в честь умершей. Принцессу отправили к старшей сестре и брату во дворец Элтем, но прожила она недолго и умерла от атрофии. Это тяжелое заболевание обычно связано с генетическим дефектом, плохим питанием или отсутствием физических упражнений. Поскольку за принцессой хорошо ухаживали, то, скорее всего, заболевание было врожденным.

Принцесса Элизабет стала первым ребенком королевской четы, умершим в детстве. Известие о ее смерти в возрасте трех лет повергло родителей в глубокую скорбь. Девочка умерла 14 сентября 1495 года. Ее тело доставили из Элтема и с королевскими почестями похоронили в северной части храма Святого Эдуарда Исповедника в Вестминстерском аббатстве. Похороны принцессы обошлись казне в 318 фунтов (примерно 155 тысяч фунтов по сегодняшним меркам). Король заказал для своей дочери роскошное надгробие. Вырезанный из пурбекского и черного мрамора саркофаг венчала отполированная плита из черного лидита, на которой была помещена надпись золотом: имя умершей принцессы и ее портрет — к сожалению, эти изображения не сохранились.

Детская смертность в тюдоровские времена была очень высокой — в сравнении с нашими днями. Некоторые семьи теряли половину своих детей — виной тому были болезни, мертворождение и внезапная смерть в колыбели. Плохие гигиенические условия, недоедание, послеродовые осложнения и несчастные случаи уносили тысячи жизней. Чаще всего умирали дети бедняков, но неожиданная и непредсказуемая младенческая смертность брала свое со всех. И такое несчастье посещало и аристократические, и королевские семьи.

Утешением для короля и королевы могло быть то, что к моменту смерти дочери Елизавета вновь была беременна. 17 марта 1496 года в Шине она родила еще одну принцессу, Мэри. Мэри стала последним королевским ребенком, рожденным в этом дворце, — в следующем году дворец сгорел дотла.

Хотя династия Генриха достаточно упрочилась, он не мог чувствовать себя спокойно. До него постоянно доходили слухи о заговорах и восстаниях Йорков, и слухи эти еще больше усугубляли его природную подозрительность и паранойю. Признаки беспокойства появились даже в бухгалтерских книгах. В конце 1493 года есть запись о выплате денег некоему Корнишу за «пророчество»[61]. Генриха особо беспокоил самый опасный «претендент» на трон. Перкин Уорбек утверждал, что он — Ричард, герцог Йоркский, младший из братьев королевы, которых, по слухам, убил их дядя, Ричард III. Красивый молодой человек с царственными манерами уже приобрел значительную поддержку среди иностранных соперников Генриха. Его поддерживала также его «тетя», Маргарита Бургундская. В 1490 году она официально признала его права на английский престол. Яков IV Шотландский, который никогда не упускал возможности навредить английскому королю, также признал «претендента».

Признаком беспокойства Генриха может служить тот факт, что в 1490–1492 годах, когда угроза со стороны Уорбека стала реальной, расходы короля на одежду достигли заоблачных уровней первых лет правления. В каждый из этих трех лет он тратил на свою одежду и одежду своей семьи 3533 фунта (1,7 миллиона по современным меркам)[62]. По-видимому, он снова пытался скрыть свою усиливающуюся неуверенность под маской внешнего великолепия.

Еще более красноречивыми являются указы об управлении королевским двором, принятые в декабре 1494 года. Они серьезно меняли состав допущенных в личные покои короля. Опасаясь, что заговорщики могут оказаться при дворе, король не хотел и далее придерживаться тщательно расписанных протоколов придворной жизни. Они позволяли слугам перемещаться между частным и публичным мирами: из кухни и прачечной в гостиные и личные покои. С этого момента личные покои Генриха стали по-настоящему личными и находились под строгой охраной. Жизнь этой части дворца не подчинялась обычным придворным правилам. Обычно дверь помещения, где находился король, охранял страж-дворянин. Теперь же страж-дворянин мог возложить ответственность «на того, кто, по его разумению, будет наилучшим образом отвечать желаниям короля и соответствовать этому поручению»[63].

Личные, или «тайные», покои стали полностью изолированными от остального двора и сразу же превратились в самые роскошные залы, где король мог удовлетворять любые свои прихоти и желания. Первым залом была личная приемная — обычно комната среднего размера, украшенная гобеленами и коврами. Здесь же стоял трон короля. За приемной тянулись внутренние помещения — в каждом дворце количество таких помещений и их размеры были разными. Здесь имелась хотя бы одна спальня с примыкающим к ней гардеробом, ванная комната, гостиная, комната для облачения, небольшая часовня для личной молитвы короля и кабинет или библиотека с самыми драгоценными и дорогими книгами. Комнаты часто были отделаны деревянными панелями с «льняными вставками»*. (Прим.* Декоративные филенки, представляющие собой небольшие деревянные рамки с укрепленными в них кусками льняной ткани. Впервые появились во фламандских интерьерах XV–XVI веков, а позже активно использовались в английском стиле Тюдор при убранстве интерьеров и в изготовлении мебели.) Такие панели придавали комнатам довольно мрачный вид и усиливали ощущение одиночества. Обычно личные покои соединялись с публичными залами коротким коридором или галереей. Еще одна галерея или личная лестница соединяла покои короля с апартаментами королевы[64]. Галереи были местами спокойными и красивыми, обычно с них открывались прекрасные виды. Здесь король и его приближенные могли прогуливаться и беседовать спокойно и уверенно. Они были защищены и от непогоды, и от публичного придворного мира.

Новая структура была создана по образцу французского двора. Непосредственный доступ к королю имели лишь немногие из сотен королевских слуг и придворных. И это окутывало монарха новой мистической атмосферой, еще более отдаляя его от придворных и окружая новыми пышными церемониями. Как писал один историк, новшества «создали Тайную палату, которая официально закрепила отдаление короля от подданных»[65]. Первый биограф Генриха, Фрэнсис Бэкон, описывает, как король стремился к «сохранению дистанции… и не терпел никакого приближения ни к своему трону, ни к своим тайнам»[66]. Все это сделало монарха менее доступным, а его появление на людях сопровождалось пышным церемониалом. В результате придворные стали яростно соперничать друг с другом за внимание короля — гораздо сильнее, чем это было раньше.